Дорогой широкой, стр. 15

– Я тебе не выкал…

Наконец из самых недр катка появились два гибких щупа, словно невиданное насекомое выпустило тонкие сяжки, ощупывая добычу, перед тем как приступить к пищеварению. Не на всех машинах устанавливается подобное приспособление и не всякий моторист умеет пользоваться им. Называются подобные устройства «направляющие автоматического хода» и позволяют катку в самостоятельном режиме укатывать асфальт вдоль дорожного поребрика.

Укатка асфальта по нижней части поребрика традиционно считается делом неприятным, поскольку требует от моториста отточенного мастерства. Укатка бордюра (а есть и такой) не в пример проще, ибо бордюр ступеньки не образует, так что нет большого греха, если каток заедет на другой тип покрытия. Такова разгадка старого московско-питерского спора, в котором не правы обе стороны. Юрий Неумалихин, мастер опытный и со стажем, разницу между бордюром и поребриком знал преотлично, а направляющими автоматического хода высокомерно не пользовался, полагая, что на глаз получится вернее. Но сейчас бесполезная прежде приспособа пригодилась. Колёсики направляющих Юрий заправил всё под тот же ремень, так что теперь каток должен был неуклонно следовать по пятам злополучного выпивохи.

– В кабину! – последовала команда.

– Ой, ребятушки! – застонала тётка.

– В кабину! – повторил приказ непреклонный моторист. – До Уезжи кто дорогу показывать будет?

Богородица услужливо подсадил тётку, помог ей устроиться на инструментальном ящике, подал сумку и авоську, которые командир милосердно не навьючил на атланта. Дизель, выбросив клубы парфюмерного дыма, взревел, многотонные вальцы медленно стронулись с места, нависая над головой погибающего пьяницы. Только теперь тот понял, что ему грозит.

– Ой!.. – по-бабьи взголосил он, собственным примером доказывая, что с годами супруги не просто похожи становятся, но и лексику приобретают одинаковую. – Ой-ой!..

Жаркое дыхание жадно вибрирующих вальцов уже доносилось к нему, смачивающий бак словно голодную слюну источал перебродивший одуванчиковый сок, ещё мгновение – и свершится кровавое пиршество, лишь розовая пена запузырится на раскатанном асфальте…

– Ой-ё-ёй!!!

Издав отчаянный вопль и нетвёрдо переступая подкашивающимися ногами, несчастный кинулся бежать. Каток, безошибочно ведомый направляющими автоматического хода, неспешно двинулся следом. Бабка, забившись в инструментальный ящик, двумя руками держала нижнюю челюсть, боясь закричать.

Каток, нетрезво пошатываясь, укатал жаждущие ремонта улицы Малой Вишеры, миновал пригородный посёлок Дора.

Если даже в детской считалке ни намёка на законное ведение дела, никакой попытки передать взятого с поличным преступника законным властям, то означать это может только одно: идея правового государства чужда народной душе. Поймали вора, сами, между прочим, без помощи старшего лейтенанта или даже капитана Синюхова, подумали да погадали, не по закону, а по понятиям, после чего «отрубили руки-ноги» и полагают себя вправе вершить этакие дела.

Более того, пострадавший вор, немедленно становится «несчастненьким», которых на Руси издавна принято жалеть. И сама судьба тут же поворачивается к калеке улыбчивым боком:

Вот вам и разгадка таинственной русской души: помада, ленты, кружева и, конечно, духи, одним словом – истинная духовность. Кстати, в наших северных деревнях, где ещё не разучились говорить на настоящем русском языке, душой называют желудок. С души воротит – попросту – тошнит. Так что нечего зря гордиться своей загадочностью и желудочной духовностью, а работать нужно над собой, чтобы идея самосуда казалась дикой, так же как и дурная надежда на халявную корзиночку с кружевами и помадой. И когда Дора-помидора уйдёт из живой памяти, оставшись только в фольклорных сборниках, может быть, из нас что-то и получится.

А покуда какой спрос с грубого работяги Юрия Неумалихина? На чём воспитан, тем и воспитывает, как умел, так и умёл. И нечего тут говорить возмущённые слова о суде Линча и абстрактном гуманизме. Гуманизм вместе с абстракционизмом остался в прогнившей Европе; за Средней Рогаткой Европы нет!

Алконавт уже не кричал, а лишь попискивал и бодро бежал, придерживая сползающие штаны. Понимал, что только в родном доме светит ему спасение, и стремился добраться туда во что бы то ни стало.

Серый город остался позади. Свежий полевой ветер коснулся разгорячённых лбов. Юра обвёл окрестности посветлевшим взглядом и сказал Богородице:

– Ну что, запевай! Народную… чтобы этому легче бежалось.

– Можно и народную, – согласился Богородица и запел, громко и задорно:

Каток мчал, покрывая все рекорды хода для вибро-трамбовочных механизмов. Цветущие поля, перелески, жаворонки в поднебесье.

– До Уезжи сколько ехать? – спросил Юра.

– Вёрст тридцать будет.

– Это хорошо. Твой в самую пору протрезветь успеет. И впредь на вокзале пить заречётся.

– Ой, жаланненький, твои бы слова да богу в уши, – с сомнением сказала тётка.

Пьяница бежал. До Уезжи оставалось двадцать восемь километров.

Глава 5

Через реку Мста нет моста

– А ведь мы из-за крюка в Уезжу с трассы сшиблись.

– Угу.

– И куда теперь ехать – не знаю.

– Угу.

– А кроме «угу» что-нибудь можешь сказать?

– Угу.

– В каком смысле – «угу»?

– В смысле – могу.

– Раз можешь, то что скажешь?

– А что говорить? Едем? Едем. Дорога хорошая? Всяко дело приличная. Так какого рожна ещё нужно?

– Мне, вообще-то, в Москву нужно.

– Если действительно нужно, то мимо не проедешь. Москва – она большая, туда не только трассы ведут, но и просёлочки.

– Ну, как знаешь, – решительно произнёс Юра, – но только я как на духу говорю: вот так и буду ехать, пока до Москвы не доберусь. И до тех пор назад не поверну, не думай!

– А я и не думаю, – миролюбиво заметил Богородица. – Чего мне думать, если я и так всё знаю?

– Ох, Манька, – сказал Юра, – беда с тобой! Трудная у тебя придумка. Мне, сам понимаешь, всё равно, главное, что человек ты хороший, а другие, поди, смеются, когда ты Богородицей себя величаешь?

– Бывает, что и смеются, – спокойно признал Богородица. – Только что же, мне из-за глупых смешков дело бросать? Россию спасать надо, а это, кроме меня, никому не осилить.

– Ты бы лучше Христом назвался, – посоветовал Юра. – Всё-таки по внешности сходства больше.

– Как это Христом назваться, если я Богородица? Сам посуди, Христос уже приходил в мир, да за это и пострадал. России в ту пору ещё не было, но люди были те же самые. Теперь, ежели Христос явится, то во славе, судить грешников будет, и всем тогда полный карачун настанет. Он бы уже давно явился, если бы не я. Нельзя, пока Богородица по земле ходит, страшный суд творить. Вот и спасаю мир, как могу. Россию спасаю, – Богородица указал рукой вперёд, где полузаросшая колея рассекала берёзовую рощицу, уводя предоставленный себе самому каток в неведомые просторы новгородской глубинки. Юра даже руль бросил, развернувшись к попутчику.