Смежный сектор, стр. 22

Откуда им было знать, сколько смертей видел на своем веку Доминик.

Да, в его жизни был период, когда реальность казалась кроваво-черной, безысходной, и хотелось лишь одного – смерти, которая оборвет затянувшийся кошмар существования.

Потом этот надлом прошел, но в отличие от иных опытных разведчиков, месяцами не покидавших смежный сектор, Доминик незаметно стал ценить жизнь.

Были минуты, когда судьба загоняла его в угол... каждый вдох казался последним, сладким, пьянящим, как дрожь в мышцах, привкус крови на губах, переизбыток адреналина дарил свободу, топил страх, и мягкая ритмичная отдача от коротких автоматных очередей, казалась пульсом... но проходило и это.

Наступал миг бессилия, когда падал последний враг, и туманные эрзац-небеса смежного сектора кружились перед глазами, свинцовая усталость наваливалась как плита, ноги сами подгибались в коленях и взгляд начинал избирательно выхватывать иные проявления реальности – не трупы врагов, но травинку, чудом не затоптанную ногами, не срезанную осколком, мерно покачивающуюся на краю выбитой гранатным разрывом воронки...

В такие минуты начинала переворачиваться душа, и приходили горячие ненужные вопросы: зачем все это, кто создал поделенный надвое мир, обрекая его обитателей на ненависть и взаимное истребление, почему растет эта травинка среди чуждых ксенобианских джунглей, ведь ей по совершенно безразличен тот факт, что рядом сплетают свои немыслимые узоры узловатые черные деревья. Она просто сосуществует с ними...

Потом приходил первый судорожный вдох, и он снова в сотый раз понимал что выжил. Тот, кто хоть раз испытывал подобное, не срываясь в пучину бессильной ненависти ко всему сущему, неизбежно становился другим, словно вновь и вновь перерождался в душе.

Он плакал.

Он выл над телами павших.

Он учился любить этот проклятый мир, и воевать так, чтобы после пляски безудержной смерти на клочке опаленной земли осталась хотя бы одна былинка, за которую зацепится сумасшедший взгляд и начнет оттаивать, выкарабкиваться из омута морального небытия.

Он не любил ксенобиан, но со временем научился видеть в них неизбежных врагов, верх над которыми одерживала не ненависть, а хладнокровие.

Каждый в этом мире шел своим путем. Кто-то выбирал безумие, теряя остатки чувств, кто-то, ни разу не покидавший границ человеческих секторов, жил в плену невежества, ненависти и страха, но в каждом правиле существовали свои исключения.

Ван Хеллен отличался от других, прежде всего тем, что давно понял: пусть мироздание не оставило им выбора, и кто-то должен находиться тут, ради выживания колонии, но, следуя неизбежности, нельзя бездумно подчиняться ей.

Ненависть – это не взгляд на мир. Это шторки, которые сужают горизонт, до рамок прицела. А через него не увидишь, как покачивается чудом уцелевшая травинка на курящемся дымом скате воронки, не сбережешь ни себя, ни других.

Таким был Доминик Ван Хеллен, но мало кто мог заглянуть в его душу, большинство предпочитало судить лишь внешность молчаливого, сурового разведчика.

Когда бойцы закончили экипироваться, он долго и терпеливо инструктировал их, показывая, как следует обращаться с компьютеризированной системой шлемов, а затем, неожиданно сменив тему, произнес:

– Запомните, ребята, – мы пришли сюда не затем, чтобы умереть. – Ван Хеллен посмотрел через пробоину в стене на туманную дымку, за которой скрывался заветный компьютерный центр. – Изначально наша задача сводилась к минимуму, – найти выгодную позицию, и в заданный час обозначить свое присутствие, отвлекая тем самым внимание противника от основной ударной группы. Теперь у нас появился шанс радикально повлиять на ситуацию. – Он кивнул в сторону раскрытых кофров и пояснил:

– Автоматические орудия не просто оттянут на себя силы ксенобиан, но и нанесут им ощутимый урон. Мы же под прикрытием отвлекающего огня получаем свободу действий и выдвигаемся к компьютерному центру, чтобы в критический момент подержать основную группу... если она вообще сумеет прорваться к объекту. Антон, ты компьютерный техник. Сможешь помочь мне в программировании главного компьютера?

Постышев слегка побледнел, но кивнул.

– Да, командир. Нас... Меня учили как это делать.

– Отлично. И запомните – наша задача не истребление наибольшего количества врагов, а перераспределение ресурсов в пользу людей. Уклониться от боя – это не трусость. Если вам внушали обратное, – советую забыть. Настоящее искусство боя состоит не в том, чтобы доблестно пасть в окружении ксеноморфов. Выполнить задачу и уйти живыми – вот высшая оценка боевого мастерства.

– Нас всего четверо, а ксенобиан сотни. – Мрачновато напомнил Постышев.

Ван Хеллен лишь пожал плечами в ответ.

– Бывало и хуже. – Веско обронил он.

Глава 3.

Смежный сектор... На подступах к компьютерному центру...

На протяжении последующих часов отряд медленно продвигался вглубь смежного сектора.

Идти становилось все тяжелее, – две разобранные автоматические пушки и боеприпасы к ним весили немало, к тому же они миновали дно впадины, начав восхождение по пологому склону котловины.

Окружающая природа начала видоизменяться, как только они пересекли линию древних ксенобианских укреплений, словно она являлась границей двух разительно непохожих друг на друга пространств.

Первым на это обратил внимание Постышев: сгибаясь под тяжесть треножного станка, он чаще смотрел себе под ноги, чем по сторонам.

– Командир, что это? – Спросил он во время очередного привала, указав на темно-зеленые пятна, покрывающие небольшие участки почвы под мертвыми ксенобианскими деревьями.

– Мох. – Ответил Доминик, присев рядом.

Антон протянул руку, дотронувшись до упругого, бархатистого на ощупь пятна, которое покрывало не только землю, но и часть омертвевшего ствола дерева.

– Зеленое. Как у нас в оранжереях.

– Дальше и не такое увидишь. – Пообещал Ван Хеллен. – За впадиной растет настоящий лес. Наши деревья вперемешку с чужими.

– Разве это возможно? – Искренне удивился Антон.

– В смежном секторе все возможно.

– А черные джунгли?

– Они мертвые. Не возродились после декомпрессии. А вот наши растут. Когда я в первый раз ходил к компьютерному центру там, стоял лишь изломанный ксенобианский лес. Потом вдруг появились трава и мох, а спустя несколько лет я увидел деревца, маленькие совсем. Сейчас они уже выше человеческого роста. Скоро сам посмотришь.

Несколько часов спустя они действительно вышли на границу настоящего леса.

Редкие черные стволы узловатых ксенобианских деревьев выглядели как окаменевшие монстры в обрамлении нежной зелени человеческих растений. Взгляд терялся в сюрреалистическом пейзаже, это был миг, когда отступила неодолимая усталость долгого перехода, а в душе что-то дрогнуло сладко и тревожно.

Шелест.

Легкий ветерок перебирал нежную клейкую, едва распустившуюся листву молодых берез, в воздухе плыл такой аромат, что начинала кружиться голова.

– Привал. – Объявил Доминик, указывая на березовую рощу. – Лучшей маскировки не придумать, запах листвы для ксенобиан так же непереносим, как для нас их вонь.

Они вошли под сень деревьев.

Это выглядело невероятным. Антон привык к карликовым растениям, которым зачастую не хватало места и света в тесных отсеках жилых палуб, а тут на просторе смежного сектора росли настоящие деревья, точно такие, как на древних видеозаписях.

Потрясение. Иное слово не передаст и сотой доли чувства, полностью овладевшего бойцами небольшого отряда. Минуту назад они валились с ног от усталости, готовы были рухнуть там, где услышат долгожданное слово «привал», но сейчас, словно зачарованные, они помогали друг другу снять груз и медленно, будто опасаясь, что это всего лишь мираж подходили к деревьям, не гурьбой, а поодиночке.

Запах.

Он плыл над березовой рощей, словно сладкий морок, и не с чем было его сравнить, – когда твоя жизнь прошла в тесных помещениях плохо вентилируемых отсеков, а понятие «природа» ассоциируется с мутными баками гидропонического модуля, распространяющих привычное зловоние, то нетрудно понять реакцию молодых ребят, впервые осязающих настоящую, живую природу...