Мишень, стр. 14

Сон.

Кто-то любит его, кто-то боится, кто-то старается не замечать, но мало найдется людей, которых оставляли бы равнодушными собственные сновидения.

О чем тогда говорить в том случае, когда ты сам совершенно сознательно творишь ту атмосферу, куда погружаешься на отдых?

В этом смысле "Вселенные Вегаса" вполне оправдывали свое громкое название.

В виртуальном пространстве станции, не пересекаясь и не мешая друг другу, сосуществовали тысячи параллельных миров, словно здесь нашло свое истинное воплощение древнее высказывание о том, что каждый человек несет в себе уникальную Вселенную, которая рождается, живет и умирает вместе с ним.

Здесь эти вселенные жили.

Как вы думаете, что собой представляет личная Вселенная солдата?

Она соткана из обрывков снов, которые видятся на войне, из того, что утрачено, не прожито...

Следовательно, здесь нет обрывков колючей проволоки, надсадного воя атмосферных штурмовых носителей, злых вспышек выстрелов в распоротой трассерами тьме...

Шейла шла по опушке леса. Едва приметная тропинка уже порядком заросла травой. В этом мире незаметно подкралась осень, и легкий ветерок нес по воздуху невесомые нити паутины. Молодые березки, растущие на опушке, чуть в стороне от соснового редколесья, тронула желтизна, и они начали ронять листву. Воздух был прозрачным, звонким. Запоздалые лучи уходящего на покой солнца уже не грели, а лишь красили макушки сосен своим багрянцем; далеко у горизонта, над полями клубились темные тучи, предвещая завтрашний, а быть может, и ночной дождь, после которого полезут грибы...

В детстве Шейла один раз побывала на Земле, в национальном парке природы. Там, под силовым колпаком, оберегаемые неусыпным надзором автоматики искусственного климата, жили те представители флоры и фауны, что перенесли конфликт 2150 года. Отсюда же поставлялось подавляющее большинство семян и просто клеточных штаммов земной жизни в бортовые хранилища строящихся колониальных транспортов.

Здесь, на "Вегасе", у нее был свой парк. Не национальный, а личный. Иронизируя над собой, она назвала его "Омутом Грез".

Забавно было воплощать то, чего никогда не могло случиться в реальной жизни. Поначалу, осваиваясь тут, она много экспериментировала, и это тоже забавляло ее. Вырастить лес, а потом вдруг сменить краски неба, надуться, прищуриться, так, что в вышине сверкнет и рявкнет, молния вдруг разветвится, роняя острый запах озона, прохладно ударят упругие струи дождя... Только опомнившись от божественного упоения, вздрогнешь, оглянешься на поваленный бурей лес, поникшие стволы деревьев, обвисшие к земле, надломленные ветви и нехорошо становится в груди...

Теперь Шейла уже давно не дурачилась. С недавних пор она хранила этот мир, предоставляя природным циклам течь по собственному усмотрению.

Однажды, смертельно устав, почувствовав, что не может больше быть одна, лейтенант Грин пустила сюда самое сокровенное, что еще теплилось в ее душе.

В этом мире росла ее дочь.

Длинноногая, белокурая, похожая на мать и немного нескладная, как и положено любому подростку, только вступающему в пору юности.

Шейла придумала ее, когда в один из вечеров стало уж совсем невмоготу, жгло в груди, когда очередная буря свалила выдуманный лес, а ей хотелось бежать навстречу дождю и плакать оттого, что она такая крутая, оттого, что крови видела больше, чем собственных слез, а нормальных ребят приходилось по злой иронии судьбы бинтовать или хоронить, а не ласкать в постели – ведь известно, что на войне как на войне – первыми погибают те, кто лучше, храбрее, человечнее, а остальные... уж как придется, под общим флагом, в широком строю...

От "остальных" иметь детей не хотелось.

Да и судьба не оставила ей времени и сил на подобные глупости.

Уже подходя к дому, тепло и призывно сиявшему двумя окошками в сгущающихся сумерках, Шейла почувствовала неладное.

Будто кто коготком царапнул по сердцу.

Застыв на месте, она прислушалась, потом взглянула себе под ноги и увидела две полосы вывороченной земли, каждая шириной с ладонь, которые пересекали тропинку и вели к забору.

Втянув носом холодный воздух осенних сумерек, она почувствовала тонкий, уже исчезающий запах, который задержался под листиками березы. Для верности вытянула руку, бесшумно сорвала сердцевидный листок, понюхала.

Так и есть, выхлоп.

Рука по привычке потянулась к поясу, но Шейла вовремя опомнилась – нет там ничего. Не на полигоне же...

На мгновение ей стало обидно. Не звала она сюда этот запах. Да и дерну, вывороченному колесами мотоцикла, не положено лежать тут двумя чернеющими в сумерках полосами.

Подойдя к забору, она опять прислушалась. Где-то в глубине двора, на лужайке, приглушенно играла музыка.

По правилам "Вселенных Вегаса", придуманный мир мог жить только в присутствии хозяина, его создавшего. Все остальное время он оставался статичен – просто лежал невостребованными байтами данных на одном из бесчисленных электронных носителей колеса развлечений.

Шейла беззвучно отогнула ветку посаженной у забора сирени, открыв взгляду часть двора. У крыльца, на фоне выкрашенной в белый цвет двери, стоял допотопный мотоцикл, судя по запаху выхлопа, самый натуральный.

Взявшись за стальные прутья ограды, Шейла легко и беззвучно подтянулась, перекинув через заостренные металлические пики свое гибкое, словно у кошки, тренированное тело, приземлилась, пружинисто присев и по привычке кинув молниеносный взгляд по сторонам.

Никого.

Она выпрямилась, подошла к рогатому механическому чудовищу, от которого воняло бензином и маслом, зачем-то потрогала потертую на сгибах шкуру, которой было обтянуто сиденье, и, окончательно сбитая с толку, решительно пошла в ту сторону, откуда все явственнее доносилась музыка и невнятные звуки человеческой речи.

Настроение у нее падало, как индикатор барометра перед атмосферной бурей.

На лужайке, подле бассейна, который, если Шейле не изменяла память, они с дочерью как раз накануне в первый раз наполнили водой, стояли еще два мотоцикла. Неподалеку жарко полыхал костер, в давно не стриженой траве лужайки путались пустые банки из-под пива и другой, еще менее симпатичный мусор.