Звезды падают вверх, стр. 31
Глава 9
ПРИСТУП НОСТАЛЬГИИ
Иван сошел с поезда на московскую землю.
Любезно попрощался с проводницей. Та отворотила от него свой мощный круп, будто бы незнакома. Похоже, тетенька не без задней мысли брала на борт молодого бравого мужчину. Глядишь, думала она, в благодарность за предоставленную плацкарту станет в дороге шутить, угощать вином, лезть за пазуху… А он… Пролежал всю дорогу, как сыч, на верхней полке. Вялый мужик нынче пошел.
Иван, помахивая пластиковым своим «дипломатиком», не спеша шел по перрону. Несмотря ни на что, настроение у него было безоблачным. Он не признался бы в этом сам себе, но радужное мироощущение было тем не менее напрямую связано со смертью жены. Он вдруг почувствовал себя свободным. А значит, молодым. Перед ним раскинулась солнечная, вечно молодая Москва. И он мог идти, куда захочет, и делать все, что он ни пожелает! И никому ничем он больше не обязан!
А еще – Иван знал, что он собирается делать. Что ему нужно сделать. Все сомнения и колебания были отброшены. Он принял решение.
Но для начала ему необходимо раздобыть денег.
А еще раньше – привести себя в порядок.
Кольцов вышел из здания Павелецкого вокзала и направился не в метро, а в противоположную сторону, по улице Кожевнической. Шагал по тротуару, помахивая «дипломатиком». Привыкал к столице.
Он уже испытывал на себе это и раньше: в Москве время движется будто бы раза в два быстрее, чем в провинции. Машины резко берут с места и нетерпеливо сигналят на замешкавшихся. Люди скорее ходят, стремительней говорят – даже, кажется, мыслят быстрее.
Был выходной, суббота. Но все равно везде полным-полно народу. Ивана все обгоняли, толкали, и он волей-неволей ускорил шаг.
На одном из домов Кольцов приметил вывеску: БАНЯ. Зашел в холл. Цены на помывку показались ему несуразно огромными. Но что оставалось делать! Он любил выглядеть и чувствовать себя с иголочки, но после тридцати часов в жарком плацкартном вагоне был сам себе неприятен.
В бане по дневному времени народу было мало. Париться Ваня не стал. Принял душ, побрился. Затем щедро сдобрил себя дезодорантом «Фа» и одеколоном «Деним» и переоделся в чистое.
…Спустя сорок пять минут он уже сидел в электричке, уходящей с Ярославского вокзала.
Суббота была для сотрудников комиссии, как правило, обычным рабочим днем. Вот и сегодня ровно в шестнадцать ноль-ноль четверо – капитан Петренко, полковники Савицкий и Марголин, а также лейтенант Вася Буслаев – вошли в кабинет начальника КОМКОНа генерала Струнина.
Генерал, как и все они, был, естественно, в штатском. Он сидел за обширным столом и просматривал бумаги. Мельком глянув на подчиненных поверх очков, он сделал приглашающий жест и опять погрузился в отчеты. Сотрудники оперативного отдела КОМКОНа расселись за столом для заседаний. Петренко и Буслаев поместились рядом с Савицким у одной стороны стола. Напротив них уселся Марголин. Вид у него, как всегда, был скучающе-презрительный.
Хозяин кабинета генерал Струнин, начальник КОМКОНа, являл полную противоположность своему заместителю по оперативной части полковнику Марголину, этому высокомерному Винторогому Козлу. Генерал вызывал уважение уже хотя бы тем фактом, что являлся дважды доктором наук – причем в таких полярно отстоящих друг от друга специальностях, как математика и медицина. Внешностью он обладал располагающей: живые глаза, большие руки, седой ежик и губы, всегда готовые по-отечески улыбнуться. Петренко заранее, даже не встречаясь с генералом, уважительно прозвал его Дважды Доктор.
Струнин встал из-за своего рабочего стола (росту он оказался недюжинного) и пересел во главу стола для заседаний.
– Начнем? – улыбнулся он сотрудникам, глянув на них поверх очков.
Кольцов вышел на полустанке Первушино. Электричка унеслась, и он остался один на платформе. Покрутил головой, стараясь сориентироваться.
Перед ним расстилалось бесконечное поле. За полем виднелась сельцо. То самое?
Ваня вспомнил, как однажды они все-таки сорвались из «санатория» в самоволку – ах, что за дураки они тогда были! Вчетвером: он, а еще – Веничка, Илья Ильич и этот морячок из Питера – как же его звали? Средь бела дня их выпустил из ворот «санатория» караульный солдатик – они ему пообещали принести из самоволки бутылку портвешка.
Они вчетвером совершили тогда по лесу и полю безумный марш-бросок до села. В тамошнем сельпо спиртного не подавали – начинался горбачевский «сухой закон». Тогда друзья после короткого совещания рванули к станции – вот откуда он помнил название – Первушино. Примчались тогда, взмыленные, к магазину. На ступеньках вяло толпились колхозные мужики. Ровным счетом никакого спиртного не оказалось и здесь. Веничка – он всегда был среди них самым заводным – предложил рвать когти в Москву: «Там отоваримся!» Илья Ильич, наиболее рассудительный, сказал: «Нет, возвращаемся». Моряк из Ленинграда промолчал – он вообще был молчаливый, этот морячок, слова не вытянешь… Как же его звали?.. Печальный такой морячок… Кольцов тогда, на совещании у магазина, поддержал благоразумного Илью Ильича. Согласился с ним и морячок. Веничка остался в одиночестве, и они попылили в обратный путь. Вернулись в «санаторий» несолоно хлебавши. И правильно, в общем-то, сделали. Если б погнали тогда за спиртным в Москву, точно опоздали бы к вечернему «гаданию». А, значит, их самоволка стала бы реальностью… И они вылетели бы с треском из отряда… И не получили бы свои девятьсот рублей… И Иван не купил бы кожаный скрипучий плащ… И, может быть, не познакомился бы с Мариной? И, может, Веничка был бы жив? И Илья Ильич?..
Да, кажется, там, за полем, раскинулось то самое сельцо. Он помнил: тогда, в восемьдесят пятом, с этой же точки от самой станции видел его… Селение изменилось. В нем прибавилось новорусских кирпичных домов. Колоколенка сияет, отреставрированная, на солнце… Но оно было тем же самым, сомнений быть не могло. Кольцов безошибочно узнавал его. За деревенькой протекала быстрая речушка. На другой берег был перекинут бетонный полуразбитый мост. Еще дальше начинался лес. А там, за лесом, – место его назначения…
Кольцов спустился с платформы на грунтовую дорогу и зашагал через поле молодой кукурузы.
– …Нами было установлено, – заканчивал свое сообщение капитан Петренко, – что летом тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в распоряжение вэ-чэ сорок два триста пятьдесят пять, то есть Института прикладных психологических исследований, было откомандировано в общей сложности тридцать человек – курсантов различных военных училищ. К сегодняшнему дню по самым разным причинам трагически погибли двадцать восемь из них. Этот факт не может не настораживать – особенно учитывая, что курсанты отличались абсолютным физическим и психическим здоровьем. Нам представляется, что такая повышенная смертность, несомненно, коррелирует с участием этих людей в каких-то исследованиях, проводимых в институте.
Капитан Петренко сделал паузу и оглядел собравшихся офицеров. На него никто не глядел. Генерал Струнин что-то записывал стремительным неразборчивым почерком в лежащем перед ним секретном блокноте. Петренко сделал над собой усилие и продолжил:
– Сегодня из числа тех, кто был прикомандирован к ИППИ в восемьдесят пятом году, в живых остались только двое. Один из них – Иван Кольцов…