Предпоследний герой, стр. 47
– Слишком давно ты меня дразнила.
– Я?! – ненатурально удивилась она. – Дразнила? Да ведь я к тебе отношусь просто как к другу. Точнее – как к близкому человеку моей любимой подруги. И просто пытаюсь тебе помочь. Оказываю моральную поддержку.
– Ты уже морально меня поддержала. Излечила от спермотоксикоза.
– Фу, какая гадость! Пошлый ты все-таки, Сенька, как и все вы, кобели!… – Она брезгливо сморщилась. – А ведь я к тебе действительно по делу пришла.
Арсений, насытившись, подошел к ней. Наклонился, обнял.
– Я вижу, что по делу, – промурлыкал он.
Его руки заскользили ниже, забрались под рубашку.
– Подожди! – закричала она. – Перестань. Перестань, кому говорят!… Я… Я ведь узнала, что ты просил…
Руки Арсения замерли.
– Что?
– Ну, насчет твоего кооператива узнала… Медцентра этого… «Катран-меда»…
Он отступил.
– И – что? – спросил, прищурясь.
– Я узнала, кто его заказал. Кто вас закрыть хочет.
– Ну, и…?!
– Знаешь, Сеня… Есть одна корпорация. Крупная. Западная, фармацевтическая…
Она сделала паузу.
– Говори! – властно поторопил он.
– Так вот: это они. Они почему-то хотят, чтобы вы ушли. Чтобы вы закрылись. Чтобы и духу вашего в Союзе не осталось… Эта корпорация сей вопрос и лоббирует… То есть платит кому надо – и в Минздраве, и в горздравотделе… Вот чиновники и стараются. Отрабатывают денежки…
– Чем же наш центр западникам помешал? – резко спросил Арсений.
От его желания и игривого настроения не осталось и следа. Милка хорошо это заметила и пожалела, что затеяла разговор слишком рано: «Этак у него больше ни на что и сил не останется. Все ж таки стресс!…»
– Не знаю я, чем вы им помешали, – покачала она головой. – Понятия не имею. Может, эта компания сама в Союзе хочет какое-то лекарство против рака продавать. А может, еще что…
– А как она называется?
– Ох, ну какая разница!… Главное – большая, многонациональная, с многомиллиардным оборотом – в долларах.
– И ты точно уверена, что все дело в ней, в этой компании?
– Да. Абсолютно. Я специально узнавала в двух, как говорится, независимых друг от друга источниках… И оба говорят одно и то же.
– Что за источники?
– Ох, Сеня, ну какой же ты любопытный!… Какая тебе разница?
– А все-таки?
– Один – это мой муж. А второй… Второй – ну, это еще один человек…
– Понятно, – усмехнулся он. – Второй – еще один твой любовник.
Арсений прошелся по кухне. Остановился.
– А как с ними можно договориться?
– С кем?
– Ну, с этой… Корпорацией…
Милка расхохоталась.
– Ты, Сеня, кажется, не понимаешь. Это крупная западная транснациональная компания. Да у нее денег больше, чем у всего Советского правительства!… Да они все на свете, если захотят, смогут купить. И всех наших врачей и чиновников, хоть в розницу, хоть оптом… А если кто-то – ты или там еще кто шибко принципиальный – вдруг взъерепенится, они ведь и убить могут. Это им тоже запросто… Что ты-то, простой советский человек, с ними сделаешь?
– Нет, они не могут так поступать, – покачал головой Арсений. – На Западе все играют честно.
– Честно?! – рассмеялась она ему в лицу. – Ох, Сеня, какой ты наивный!… «Честно»!… Да они там настоящие акулы!… Не катраны – а акулы!… Правильно наши международники писали!… Да они за лишнюю сотню долларов разорвать тебя готовы!… И чем крупнее бизнес – тем яростней они тебя порвут… И у нас скоро такое будет!… Из-за контрактов да заказов убивать станут!…
– Прямо уж: убивать!… – усомнился он.
– А вот увидишь!
– И что же: ничего нельзя сделать? – растерянно, даже жалобно, спросил Арсений.
Она пожала плечами.
– Я думаю, абсолютно ничего.
– И ты ничем не можешь помочь?
– А как, Сенечка? Как?!
– Так что же мне делать?! – вдруг выкрикнул он, и она своим чутьем поняла: это он спрашивает не у «источника информации» – а у женщины. Женщины, с которой он разделил постель и от которой теперь, возможно, ждет хоть какой-то поддержки.
– Ох, не знаю, Сенечка… – вздохнула Милка. – Боюсь, что ничего… Ничего ты с ними не сделаешь…
Часть третья
Жизнь в Венеции
Настя
Март 1991 года. СССР, Москва
Таскать домой папки с рукописями Насте было не привыкать.
Настоящая советская женщина: на плече сумочка, в руке – тяжелый полиэтиленовый пакет. Слава богу, не надо нестись после трудового дня добывать продукты. И бежать за Николенькой в садик.
Бытовые хлопоты мать взяла на себя – хотя Настя с трудом представляла себе величавую Ирину Егоровну в очереди, к примеру, за подсолнечным маслом.
«Так и жизнь проходит… – с легкой, почти нарочитой печалью думала Настя. – Работа – дом… Сын и быт… А мне – всего-то двадцать шесть… И закат уже не по-зимнему долгий… Хоть и ледяной ветер задувает в рукава дубленки, но небо уже светлое, синее, и над крышами домов сверкает на этом аквамариновом тоне закатная звезда… И понимаешь, что зима действительно прошла или скоро пройдет… И хочется мечтать и делать глупости…»
Настя свернула из тихого переулка на улицу, ведущую к метро.
– Ай!
На нее со всего маха налетел мужик.
Настя отшатнулась. Ударчик получился будь здоров. Настя, слава богу, удержалась на ногах, но старый полиэтиленовый пакет не выдержал, ручка лопнула. Папки с рукописями грохнулись наземь. Одна из них раскрылась, вывалила листы на тротуар.
– Ох, извините, – простонал мужик. – Вы не ушиблись? Ради бога, извините! Я такой неловкий!…
Он немедленно присел на корточки и начал собирать рукописи.
Настя пробурчала: «Медведь!» Хотела добавить что-нибудь еще, какую-нибудь уж совсем язвительную грубость – кто может быть раздраженней, чем русская женщина, идущая с работы! Однако сдержала готовое сорваться с уст оскорбление.
Дело было в мужике, покорно собирающем у ее ног листы. («Слава богу, сегодня сухо, ни снега, ни грязищи нет. Не изгажу рукописи несчастные».)
Мужчина, налетевший на Настю, был явно нездешний. Несоветский. Черт его знает, как она смогла это определить с первого же взгляда – ведь видела она у своих ног всего-то его шевелюру и плечи да руки, собиравшие в папку листы. Наверно, иностранец угадывался по идеальной, волосок к волоску, прическе. Или по манжетам белоснежной рубашки, выглянувшим из-под рукавов добротного пальто. Или по наманикюренным ногтям. Или по густому запаху хорошего парфюма, исходившему от него. А может, по легчайшему, еле заметному акценту, с которым тот бормотал свои извинения…
Все эти приметы, взятые вместе, не оставляли ни малейшего сомнения, что мужчина – иностранец. Советские мужики так не выглядели, не пахли и не извинялись.
И вместо того, чтобы наброситься на незнакомца с упреками, Настя тоже присела и принялась помогать ему.
– Простите мне мою неловкость, – еще раз извинился он. Да, он действительно говорил с акцентом, только Настя не могла понять, с каким. Английским, французским? Или, может быть, венгерским?
Иностранец собрал листы, поднял три папки и бережно прижал их к груди. Посмотрел на Настю беззащитным взглядом. Лицо его было хорошим: ухоженным, открытым и загорелым.
– Я виновен перед вам и, позвольте, я попробую заглаживать свою вину, – продолжил он.
– Как вы будете ее заглаживать? – фыркнула Настя.
Злость ее куда-то испарилась.
– Я хотел бы помочь вам донести эти файлы.
– Донести? – Она секунду поколебалась и приняла решение. – Ну несите. До метро.
Она смяла в руке проклятый пакет и двинулась к станции. До метро оставалось шагов двести. Весенние сумерки стремительно меняли цвет от в синего к фиолетовому. Опережая Настю и иностранца, торопливой рысцой проносились к подземке такие же, как она, работающие женщины и пахнувшие пивом и дрянными сигаретами советские мужчины.
– Вы блистательно выглядите, – сказал иностранец, не торопясь вышагивая рядом.