Парфюмер звонит первым, стр. 20

…Бэла, экс-супруга Глеба Захаровича, и правда к парфюмерии с косметикой была равнодушна. На заграничные, дорогие кремы не тратилась и безропотно тестировала на смазливой мордашке все новинки, разработанные технологами «Юлианы». И, зараза, цвела – даже на простецких кремах. И возбуждала – даже благоухая духами с незамысловатым названием «Ночная фиалка».

Сейчас Бэлка пребывала в Австралии, сбежала замуж – за краснолицего, грубоголосого фермера, и Глеб Захарович иногда насмешливо думал: а чем бывшая супруга мажется там? Может быть, совсем уж по старинке, постным маслом – Австралия-то страна дикая? Или вовсе перестала кремами пользоваться, обветрилась, покраснела, загрубела под южным солнцем?..

Он до сих пор ломал себе голову: почему супруга ушла? Чего ей не хватало в их роскошном особняке (разумеется, с видом на Танаис и выходом на собственный пляж)? В их прекрасном саду (в штате прислуги имелись и садовник, и цветовод, и даже ландшафтный дизайнер на полставки)? В их городе, где они были полновластными хозяевами (ведь даже мэр – должность выборная, а директор и владелец «Юлианы» – это уже навсегда)?

Но тем не менее Бэлка уехала. Не удержали ее ни дочери (Юленьке тогда было пять, Анютке – восемь), ни ее личный, единственный в Кострове, «БМВ»-кабриолет, ни кредитная карта с неограниченным овердрафтом.

«Я уезжаю. В Австралию. Документы о разводе перешлю по почте, на жилье и долю в твоих капиталах не претендую», – вот и все слова, которыми попрощалась с ним Бэла.

Она лихорадочно набивала чемодан летней – в Австралии почти всегда лето – одеждой и, кажется, ждала, что он начнет выяснять отношения. Ждала, что он взбеленится. Накричит. Или хотя бы спросит, чего ей не хватало. Но Глеб Захарович ни о чем спрашивать ее не стал. Просто молча вышел из комнаты. И молча смотрел, как жена спешно, будто боялась, что ее остановят, семенила к калитке… Боялась и ждала, что он бросится за ней. Но он – не бросился, не остановил.

А потом Глеб Захарович на две недели оставил свою любимую «Юлиану». Только для того, чтобы развезти дочерей по заграничным школам. Младшую, Юленьку, отправил в Лилль, старшую, Анютку – в Баксвуд. Пансион во французском Лилле выбрал потому, что там с детишками больше играли, чем учили, – самое то, что нужно для пятилетней козявки. Ну а Анюта к своим восьми годам выросла изрядной лентяйкой – потому Глеб Захарович решил, что ей прямой путь в серьезную Англию, в интернат Баксвуда, известный своими строгими правилами.

Ну а дальше – свобода. То есть, как понимал свободу Глеб Захарович, с головой уйти в бизнес. Новые направления, свежие идеи, нестандартные ходы. Хитрые комбинации, неожиданные решения. Постоянный аврал.

Женщин вокруг еще молодого и пригожего директора крутилось немало. Но они в его новой жизни появлялись даже не в эпизодах. Только в массовке. Цокали каблучками и преданно улыбались на презентациях. Старательно водили умелыми ладошками по спине в сауне после парной. Изредка допускались и в особняк, снять напряжение после трудового дня, однако еще до наступления утра неизменно выставлялись вон.

…Сегодняшним вечером Глеб Захарович тоже планировал заняться женщиной. Он приехал в свой особняк поздно, почти в одиннадцать. Не раздеваясь, прошел в кабинет. Молча принял из рук горничной традиционный липовый чай. Убедился, что девушка плотно затворила за собой дверь, и только потом открыл папку. С первой ее страницы улыбалась Татьяна Садовникова.

Леня проснулся, когда солнце поднялось уже высоко и светило прямо в окна. В углу бубукал черно-белый телевизор. «Иванушки Интернешнл» самозабвенно пели: «Самолеты, поезда, люди едут, кто куда…» «Насчет кто куда, это они точно», – спросонок подумал Леня. Он именно так и ехал: непонятно куда.

Юная проститутка Жанна, завернувшись в покрывало, с увлечением смотрела на экран.

– Сколько времени? – спросил он.

– Девять.

– Утра?

Она кивнула.

Он простонал и вылез из-под одеяла.

По телевизору начались новости. Судя по простецкому интерьеру студии и потертому лицу дикторши – новости местные, областные. Из города Кострова. До Лени донеслось:

– Органами внутренних дел за совершение особо тяжких преступлений…

– Ну-ка сделай погромче, – попросил Леня.

Жанна встала и прибавила звук.

– …разыскивается Леонид Шангин, тысяча девятьсот семьдесят восьмого года рождения, уроженец и житель Москвы. Последний раз Шангина видели в городе Малярово Костровской области, где он совершил дерзкое нападение на сотрудника милиции. Просьба всех, кто владеет информацией о местонахождении данного лица, сообщать по телефону 02 или 65-35-35, за вознаграждение…

В этот момент изображение студии на экране сменилось фотографией. Леня обомлел. С экрана на него смотрело его собственное лицо.

Но его удивило не это. Ничего другого в сопровождении данного текста и ждать было нельзя. Но даже на плохоньком экране черно-белого телевизора было видно, что в руки ментам и телевизионщикам попала одна из недавних его фотографий.

Он сделал ее сам, на собственной любимой цифровой мыльнице «Canon PowerShot A75». Поставил, помнится, аппарат на валун на берегу Танаиса, установил режим съемки с десятисекундной паузой… Фотография эта на бумаге напечатана не была и хранилась в единственном месте: в памяти его компьютера, стоявшего в Лениной костровской квартире. Это он хорошо помнил: не в офисе, а именно в квартире.

Значит, туда они добрались.

– Да это ж ты… – восхищенно протянула Жанна, переводя взгляд с экрана на голого Леонида.

Глава 5

В то самое время – утро вторника, – когда Леня Шангин проснулся в квартире проститутки в райцентре Шахтерск, трое мужчин шли по левому берегу полноводного, тихого Танаиса. Первый шагал у самой воды, второй – параллельно ему метрах в десяти. Дальше на таком же расстоянии следовал третий. Все трое молча и сосредоточенно рассматривали землю вдоль воды.

На другом берегу широкого Танаиса, за спинами мужчин, в утренней дымке расстилался Костров. Белели вдали его многоэтажки, сверкали золотом пузатые купола собора, по мостам через реку катились букашки автомобилей. А здесь, на левом, пойменном, берегу никаких признаков цивилизации не наблюдалось, если не считать таковыми редкие следы кострищ, осколки от бутылок и прочий сор. Рядом с одним из ериков, которыми была богата пойменная часть берега, шуршали камыши, да пыхтел посреди Танаиса буксирчик.

Первый мужчина – тот, что шел вдоль кромки воды, – был отчимом пропавших ребятишек. Двое других – его соседями и друзьями. Они не обсуждали между собой происшедшее. Уже не обсуждали. Они не говорили об этом вслух, но все трое понимали: сейчас, когда минуло около полутора суток с момента, как детей хватились, шансов отыскать их живыми и здоровыми оставалось мало. И они искали любую зацепку: отпечаток босой детской ножонки, или деталь одежды, или хоть что-то подозрительное, что могло бы навести на след малышей.

Поэтому сегодня мужики встали до рассвета и успели уже прилично отмахать от поселка, расположенного на левом берегу Танаиса в глубине поймы, почти напротив Кострова. Другие группы односельчан, сочувствующих родителям, прочесывали берег к югу от поселка. Еще несколько человек пошли на поиски на восток, вглубь, несмотря на то что соседка, видевшая детей последними, утверждала, что брат с сестрой направлялись именно к реке. А в это время мать пропавших, не спавшая уже две ночи, по третьему кругу обзванивала все больницы и морги Кострова и пригородов.

– Вряд ли они забрались так далеко, – покачал головой мужчина, шедший дальше всех от воды.

– Да, бесполезно, – поддержал второй, тот, что шел посредине. – Надо возвращаться.

Он остановился, вытащил из кармана сигареты и зажигалку и закурил.

И только первый – шедший вдоль воды – не замедлил шага и лишь бросил на ходу: