Боулинг-79, стр. 25
– Я хочу поднять этот тост за Валеру, – тихо, но звучно молвила Лиля. – Я впервые видела его на сцене. Я впервые видела то, что он делает. Я присутствовала на постановке, которую придумал он…
– Это сценическая композиция агитбригады, – поспешно открестился юноша.
– Нет, его! Его! – закричали все.
– Это он все придумал!
– Его сценарий, его постановка.
– И музыка, и все.
– Так вот, – слегка усилив голос, чтобы преодолеть возникший шум, продолжила Лилия, – то, что я видела, очень талантливо. Вы все ужасно талантливы, ребята… – она сделала паузу и поспешно добавила, словно только что заметив в комнате Олю: —…и девушки. Я вами всеми восхищаюсь. Но особенно я восхищаюсь Валерой. Он подлинный талант. Перед ним – великое будущее. За тебя, Валерка.
И Лиля лихо опрокинула стопку, а потом наклонилась к нему и поцеловала прямо в губы.
Он был ошарашен. Смущен. Он не ожидал ничего подобного. Публика загудела.
– За тебя, Валера!
– Твое здоровье!
– Не бери в голову, все уладится!
– Ты крупный советский артист! И крупный режиссер!
Все потянулись со своей водкой к стакану юноши, и он чокался с коллегами и растроганно говорил:
– Спасибо вам, ребята! Большое спасибо!..
Итак, одним ударом, одним тостом Лиля сразу побила три цели: и несчастного Валерку поддержала, и всем (особенно этой Ундертонихе) продемонстрировала, сколь близки ее с ним отношения, и перед Валеркиной компанией в самом выгодном свете себя представила.
После этого замечательного тоста девушка стала среди театрально-музыкальной братии практически своей. И их руководитель очевидно повеселел. И все разговоры о сегодняшнем провале стали пресекаться на корню.
Началось рядовое студенческое веселье. Впрочем, не совсем рядовое – потому как вокруг были артисты и музыканты. Поэтому одни отчаянно тянули одеяло на себя, шутя и рассказывая анекдоты. Вторые принялись петь. Возникла гитара. Ребята затянули свою коронку: «…В форт плыл плот…»
Лиля подпевала. У нее оказался звучный, сочный голос.
Валерка, не скрываясь, обнимал ее. Ее прекрасное лицо маячило рядом.
Он предчувствовал, что будет дальше, и от предвкушения сладко замирало сердце.
На эту парочку поглядывала Оля-Ундертон, изо всех сил старавшаяся выглядеть веселой. Она понимала, что проиграла. Пока проиграла: «Какая ж я дура!.. Салатик готовила… Надо сваливать отсюда, и поскорее, не терзать свое сердце…»
Когда народ вышел на лестницу на перекур, она по-английски, не прощаясь, исчезла. Честно признаться, Валерка даже не заметил, как она ушла.
Воспользовавшись общим разбродом, он сгонял вниз, в свою сто девятую. Володька был там, и Валера попросил его перекантоваться грядущую ночку где-нибудь в другом месте. Тот ни слова не говоря стал собираться: надо, значит, надо. Друг просит – это святое.
…А не было и двенадцати, не угасла еще вечеринка, когда в сто девятую комнату пришли Валерка с Лилей. Оба были пьяноваты, веселы, поэтому все, что случилось дальше, произошло как бы само собой, легко и радостно.
У Валерки раньше были женщины. И, бывало, он влюблялся.
Однако никогда его влюбленность не приводила к сексу. А физическая близость не означала любви. И вот теперь и любовь, и влечение, и секс слились воедино. Такое с ним случилось впервые. И это было так прекрасно, как никогда…
Как никогда в жизни, никогда в жизни, никогда в жизни…
Они не спали всю ночь, и он даже сбился со счета, сколько раз он атаковал ее, да и не нужно ему теперь было ничего считать. А в перерывах между любовью они разговаривали и, как казалось ему, понимали друг друга с полуслова…
Она ушла на рассвете и запретила ему идти ее провожать. И Валерка погрузился в такой глубокий и сладкий сон, как не спал, наверно, с самого детства.
Да, в эти предмайские дни семьдесят девятого года, несмотря на провал «Бани», не было, пожалуй, в Москве человека счастливей, чем он…
* * *
В те же самые апрельские дни Володю, Валеркиного соседа, волновали совсем другие заботы. Если формулировать в лексике того времени, то можно назвать их «организационно-политическими». Немудрено – ведь Володьку назначили комиссаром студенческого строительного отряда «Дрезден-79».
Стройотряды занимали в ту пору изрядную часть жизни молодых людей. Студенты выполняли тогда черную работу, что выполняют нынче таджики и молдаване: клали асфальт и озеленяли скверы; рыли, строили, мели, убирали и собирали, рушили старье и возводили новое жилье. Ранним летом и ранней осенью, когда бойцы отправлялись к местам дислокации и возвращались в Белокаменную, столица пестрела куртками цвета хаки с разноцветными значками и нашивками: «Абакан-74», «Удмуртия-75», «Мордовия-76». Куртки носили даже с гордостью: сразу видно, идет настоящий мэн, а не какой-нибудь хлюпик – может и коровник построить, и асфальт положить.
На одном только электротехническом факультете МЭТИ действовало четыре стройотряда: первый – в Хакасии, второй – неподалеку от Астрахани, затем – в столице, городе-герое Москве, и, наконец, самый труднодоступный, но и самый желанный – в восточногерманском городе Дрездене.
Володька в ту пору не задумывался: за каким лешим советские студенты едут за тридевять земель, в центр Европы, рыть траншеи. Какая в том надобность и экономическая целесообразность?.. А когда б вдруг задумался, готовый ответ сам собой вспыхнул бы в его мозгу: «Социалистический интернационализм, укрепление советско-немецкой дружбы». Ведь студенты из Дрезденского технического университета каждый год приезжали в столицу нашей Родины: устанавливали бортовые камни и клали асфальт.
Совершенно понятно, что, как нельзя было в ту пору обычному человеку получить заграничный паспорт и выехать по своему желанию из страны, так и рядовой студиоз не мог просто взять и записаться в состав дрезденского стройотряда. Право копать канавы в братской ГДР (и получать зарплату в социалистической инвалюте – марках) еще надо было заслужить. На двадцать пять мест в отряде хватало охотников. Потому и отбирали их придирчиво, словно в космонавты.
Во-первых, в Дрезден брали студентов не младше третьего курса. Во-вторых, они должны быть закалены стройотрядами в отдаленных местах страны – и зарекомендовать себя не сачками, а упорными тружениками. Ну, и учеба только на «хорошо» и «отлично», а также отсутствие комсомольских и административных взысканий подразумевались сами собой… А кроме того, буквально каждому бойцу заграничного стройотряда надлежало обладать хотя бы одним талантом: спортивным, кулинарным, актерским, музыкальным – а лучше двумя или тремя, вместе взятыми.
Спортивные таланты требовались для того, чтобы на равных участвовать (и, желательно, побеждать) на дрезденских спартакиадах. Актерские и музыкальные – дабы на уровне выглядеть на всевозможных смотрах художественной самодеятельности (они ведь проводились не только в нашей стране, но и в далеком, социалистическом Дрездене)… А способности к кулинарии нужны были для того, чтобы готовить двадцати пяти бойцам отряда завтраки и ужины. Не тратить же на питание драгоценные марки. Запасы консервов, колбас, крупы и макарон везли с собой с родины.
Знание немецкого, как и английского, приветствовалось, однако решающим при отборе не являлось – считалось, что представители социалистического лагеря сами должны изъясняться на русском. А не умеют – им же хуже.
Возможно, существовали и другие критерии отбора, – которые устанавливали во всемогущей организации с кратким именем КГБ. Однако о них даже комиссару отряда – Володьке – знать было не дано.
В дрезденский стройотряд десантировались и люди откуда-то с других факультетов (и даже вузов) – и никто, включая Володьку, не знал, почему брали именно их. То ли они были блатняками, то ли стукачами – либо и то, и другое, вместе взятое.
Не надо думать, что сам Владимир попал в заграничный стройотряд, да еще на должность комиссара, прямой наводкой, с бухты-барахты. До того ему пришлось поработать простым бойцом в Хакасии. После отправиться в московский стройотряд – уже комиссаром линейного отряда. А затем в той же Хакасии послужить комиссаром всего отряда. И вот наконец плавная стройотрядная карьера юноши достигла своего пика.