Транквилиум, стр. 119
В три минуты одиннадцатого полицейский наблюдатель условными значками отметил в тетради: «Вышли двое, свернули по улице направо. Один, кажется, в военной форме.» Итого… он пролистал в уме свои записи – за последние два часа дом покинули семь человек. Он взялся за ключ переносного телеграфа и начал отбивать донесение.
Он еще не закончил работу, а глаза уже уловили новую перемену обстановки.
В двух окнах первого этажа замерцало, просвечивая сквозь шторы, открытое пламя…
6
– На выбор, – сказал Глеб. – Можете числить себя пленником, можете – гостем и союзником. К вам лично я зла не питаю… а женщины – отходчивы…
Волкерт ничего не сказал. Он просто стоял, опираясь на леер, и смотрел, как проплывает мимо зеленый склон острова Виктори. Простым глазом видны были серые маковые зернышки пасущихся овец.
В небе когтились высокие легкие облака. Скоро ветер станет бодрее…
– В конце концов, вы даже не проиграли. И лучший в мире пловец утонет, оказавшись внезапно в центре моря. Трое, четверо суток можно продержаться на воде… Но кто упрекнет его, что он – не доплыл до берега?
– Я знаю, зачем вы меня взяли, – сказал Волкерт. – Чтобы я… разрядил мальчика. Но без Салли я не смогу…
– Ничего. Как-нибудь справимся. Олив поможет. В конце концов, я ведь могу просто не подходить к нему близко. А на расстоянии – держу защиту.
– На вашем месте я бы отправил его отдельным судном, – сказал Волкерт.
– Ну уж нет, – засмеялся Глеб. – Скажите, Волкерт, – спросил он через некоторое время, – а в бытность ариманитом вы относились к своей пастве как к людям – или как к говорящим куклам?
– По-разному, – сказал Волкерт, подумав. – Ведь кого мы подбирали? Шваль, отбросы. Сильные люди к нам не шли. А когда случаем попадали… Вашу Олив я глубоко зауважал, знаете ли.
– Понятно, – сказал Глеб.
Сайруса разбудило прикосновение. Он приподнялся, повернулся. Кто-то стоял над ним, жестом веля молчать. Человек был весь в черном, лишь лицо чуть выделялось. В руке человек держал фонарь с темно-синим стеклом, сквозь которое еле проглядывал овальный язычок керосинового огня.
Сайрус сел. Человек подал ему черную одежду, показал: надень. Это были легкие трикотажные штаны, свитер и шапочка-маска. На ноги вместо огромных тюремных сапог Сайрус натянул шерстяные носки с пришитой войлочной подошвой.
Только в коридоре он проснулся окончательно.
Итак, это побег. Сердце забилось. Кто подстроил? А, неважно…
Место караульного пусто, ключи на столе…
Тот, кто пришел за ним, хорошо знал дорогу. Они куда-то шли непонятными боковыми проходами, спускались по узким отвесным трапам. Потом беззвучно отворилась ржавая крышка квадратного лючка, и в лицо пахнуло морем. Волны прокатывались рядом. Сразу стало невозможно дышать. Проводник помог Сайрусу пролезть в лючок, скользнул следом сам. Он был маленький и ловкий.
Они оказались на галерее, опоясывающей корму. Здесь спутник опустил темное стекло фонаря и выкрутил фитиль. Стало необыкновенно светло. Потом он вновь поднял стекло и показал – вон туда. Под галереей поднималась и опускалась похожая на домашний шлепанец лодка. К ней свешивался конец.
– Вы первый, – прошептал спутник.
Сайрус скользнул вниз и понял, что обжег ладони. Какие пустяки…
Спутник оказался рядом через полминуты. Они начали тихо грести короткими веслами без уключин. Потом, когда потянуло из-за кормы ветром, спутник поднял с днища и раскрыл сложенную пополам мачту, распустил парус…
– Кто вы? – спросил Сайрус немного погодя.
– Личный агент царя Глеба, – был ответ. – Однажды мы с вами встречались, но это было очень давно…
– Напомните.
– Вы меня нанимали, чтобы я нашел вашу супругу…
– Боже правый! Сколько же лет…
– Несчетное количество. Как она поживает?
– Не знаю, я же был в тюрьме… А вы не?..
– К сожалению, нет. Меня просто послали за вами, и все.
– А куда мы направляемся?
– В Павловск. Теперь это столица того, что осталось от царства.
– Извините, если покажусь любопытным… но как вы попали на службу царю?
Купер – вот и вспомнилось имя! – засмеялся шепотом.
– Когда выйду на пенсию, напишу об этом роман…
В рассветных сумерках их подобрал паровой корвет.
– Государь, – капитан Вирениус говорил тихо, будто опасаясь, как бы кто не подслушал. – Такой штиль крайне редок в этих широтах и обычно служит предвестником шторма. Быть может, даже урагана.
– Я знаю, Павел Сергеевич, – кивнул Глеб. – Но что же делать? Будем уповать на Всевышнего…
– Простите, государь, но я должен сказать… И я сам, и мои офицеры считают, что во всем вина этого длинного ведьмака…
– Волкерта?
– Да не Волкерт он! Имя ему Вадган, по ночам бродит, глаза горят… Велите утопить, государь, ведь пропадем, все пропадем, и дитя пропадет…
– Господи, Павел Сергеевич, вы же умный человек! Какой Вадган, что вы. Детские страшилки повторяете…
Глеб вдруг понял, что голос его звучит неуверенно. И Олив только рада будет, подумалось вдруг. Что он тогда делал такое – она до сих пор дрожит, вспоминая?..
– Не страшилки это, государь! Жив Вадган, живы и слуги его. Любую личину принять могут… Христом-богом молю, велите утопить, а? Что он вам доброе сделал? А так – толк будет, будет… Ведь не устоим против большого шторма. Вспомните «Воланда».
«Воланд», первый боевой катамаран, построенный еще на Хармони, разломало волнами на мелкие части в виду порта, на глазах у сотен встречающих. За скорость приходилось платить надежностью. И, хотя «Единорог» уже бывал в штормах и показал себя неплохо, риск оставался немалый – куда больший, чем при штормовании на обычном однокорпусном судне.
И Волкерта – ну, совершенно не жалко…
– Я проверю, – сказал Глеб, – если он устроил это штиль – то быть ему в надире. Обещаю.
– Еще раз простите, государь, за дерзость…
– Павел Сергеевич, я ж вам не король Майкл… Здесь, на корабле, первый – вы. Будем при дворе…
Он и правда не любил формального этикета, а тем более – расшаркиваний и извиваний. Совсем не тем завоевывается подлинный авторитет. А – знать каждого офицера по имени и помнить, где он и в чем отличен. Знать многих солдат, служащих не по первому году. Особенно солдат ударных частей. У командиров полков и капитанов кораблей помнить дни рождений и именин их самих, их жен, детей, родителей. Шагать под ранцем не обязательно и скакать под пулями тоже – но в походе есть из одного котла и мокнуть под одним дождем. И знать для себя, что это не показное… Адъютанты расскажут, что ты спишь по два часа в сутки, иногда сидя, уронив голову на карту, и сам ползаешь по оврагам, проводя рекогносцировку. Никто рядом не выдерживает долго такого темпа… почти никто. И расскажут еще, что ты читаешь страницу за секунду и запоминаешь все дословно, а на карту тебе нужно взглянуть только раз и больше к ней не возвращаться…
И побить тебя могут, только собрав десятикратные силы…
Да, после того, как расплавился, сгорел, испарился Черный Великан – не сразу, но примерно через год Глеб ощутил какой-то прилив душевных сил и что-то еще, чего тогда не понял, не сумел назвать. Понемногу уменьшалась нужда в сне; просветлела память; усталость, вечный спутник, куда-то пропала… Он будто сбросил немалый привычный груз – с мыслей, с памяти, с души. То, что раньше каким-то способом тянул, высасывал из него Черный Великан, теперь оставалось и приумножалось.
И – требовало использования…
Теперь, похоже, круг замыкался.
На баке, на «плац-параде», Завитулько стоял, положив руку на плечо Билли. По спинам было видно: дядька рассказывает, мальчик слушает, раскрыв рот.
Матросы, как и велено было, возле них не толпились. Ловили рыбу, играли в расшибалочку.
А ведь и правда будет шторм…