Солдаты Вавилона, стр. 40

– А вы, Берт? – повернулась к нему Аннабель.

Берт помедлил. Тронул щипцами дрова в камине, положил поверх догорающих еще две чурочки. Отсвет огня странным образом смягчал его черты.

– Не знаю, принцесса… Я согласен с генералом – пройти прямым путем будет немыслимо трудно. Невозможно. Но уходить в изнаночный мир… Наверное, это правильно. Но мне просто не хочется.

– Понятно… Вашего мнения, Бернард, я не спрашиваю, вы вряд ли знаете, о чем идет речь. Я права?

– Да, ваше высочество.

– Но вы, может быть, лучше нас знаете: сможем ли мы пройти к столице дорогами? Переодевшись, прикинувшись, с нужными документами, еще как-нибудь?

– Я не знаю такого способа, – медленно сказал улан. – После сегодняшнего столкновения будут поставлены на ноги все гарнизоны, все пароли и пропуска изменятся, задерживать будут по малейшему подозрению… а выдавать себя за гернотов мы не сможем.

– Это так, ваше высочество, – подтвердил генерал. – О том же говорил и Дракон, вы помните: путь по дорогам будет возможен только в том случае, если мы незаметно пройдем приграничную полосу. И даже при этом требовались всяческие ухищрения. А мы переполошили осиный рой…

– Я подозреваю, что нас подталкивают именно к такому решению, – сказала Аннабель. – Слишком уж подчеркнуто нас оставили в покое…

– И об этом говорил Дракон, – сказал Берт. – Он говорил: прислушивайтесь к предчувствиям и никогда не идите против них.

– Я думаю, – сказал улан, – нам нужно перестать обсуждать планы вслух.

Все посмотрели на него.

– Последнее время герноты научились ставить себе на службу зверей и птиц. В основном для шпионажа. Мне послышался шорох…

– Ветер, – неуверенно сказала Аннабель.

– Все равно. Давайте помолчим и послушаем.

– А разве их прислужники могут входить в Эпенгахен?

– Не знаю. Я не знаю даже, как сами герноты: не могут сюда входить или просто не хотят.

Будто похолодало внезапно. Будто потускнел свет огня и плотнее стала темнота за окнами. Рука, ища успокоения, легла на рукоять меча. И в наступившей тишине обнаружились тихие скребущие звуки, приходящие сверху.

– Нет! – Аннабель остановила вскочившего на ноги генерала. – Сделаем иначе…

Они вышли из приграничной полосы, и можно было применять те методы, которые в приграничье могли их выдать или погубить. Аннабель открыла ранец и на секунду задумалась. Потом взяла кисет и трубку. Генерал понял ее замысел и, пока она набивала трубку, достал из камина уголек.

Пряно-горький осенний дым, воскрешающий забытые сны… Аннабель подержала его в легких, во рту – и выпустила, особым образом сложив губы. Села, как предписывалось: сведя стопы и предплечья и касаясь век подушечками пальцев. Несколько секунд – несколько ударов сердца – прошло в темноте; потом возник зеленоватый свет.

Сначала это было просто пятно, разгорающееся где-то позади глаз; потом в пятне появились другие пятна, темные и светлые, а потом как-то сразу она увидела саму себя, сидящую на полу перед камином в нелепой позе, своих спутников, напряженно-неподвижных, опасно блестящее оружие и небрежно сваленные в кучу седла и седельные сумки. Она видела это сверху, с высоты больше своего роста. Потом легко повернулась и поплыла к широкой лестнице, ведущей на второй этаж.

Двусветная зала второго этажа, захламленная, заваленная сухими листьями, была пуста. Аннабель прислушалась. Звук доносился от окна. Вот от этого, справа, высокого, стрельчатого, с еще сохранившимися кое-где осколками стекол в переплете…

С той стороны колеблемая ветром ветка цепляла железный козырек карниза.

Аннабель усмехнулась и открыла глаза. Но в последний миг еще тем, «зеленым» зрением она увидела за окном…

– Лошади!

Как подхваченные ветром, мужчины вылетели из дома. Аннабель двигалась медленнее – первые шаги были неуверенными, ноги подгибались. Потом это прошло.

Впрочем, торопиться уже было некуда. Две лошади лежали, две еще стояли, качаясь. Казалось, что они покрыты мохнатым шевелящимся мехом.

– Что это? – прошептал генерал.

– Лишайник Парнаум, – шепотом же ответил улан.

– Он что, жрет лошадей?

– Он не жрет… но мы теперь их не скоро разбудим. Он усыпляет – на много дней. Да и проснутся – немного толка от них будет. Что от лошадей, что от людей – никакого толка.

– Он и с людьми так может?

– Вы что, никогда с этим не встречались, генерал?

– Н-нет.

– Целые города отдают Парнауму. После этого люди становятся счастливыми.

– Так вот как это делается…

– Если бы только так…

– Вернемся, господа, – сказала Аннабель. – Бернард, к нам эта дрянь не подберется?

– Не знаю. Я не знаю его повадок. Говорят разное…

– И все же: отбиться от него можно? Или хотя бы убежать?

– Не знаю, ваше высочество. Я не имел с ним дела.

– Вы сказали: говорят разное. Что именно?

– Позвольте подумать, ваше высочество.

Сели к огню, косясь на окна и двери. Нам не оставили дороги, подумала Аннабель. И все же: нас ловят всерьез или загоняют в изнаночный мир? Почему, интересно, мне так не хочется уходить туда именно из этого леса? И почему именно в этот лес мы ушли после того, как обнаружили себя? Что из этого истинное побуждение, а что – внушено извне?

Нас влекло в Эпенгахен конкретное знание: герноты избегают этого места. А препятствует уйти отсюда ничем не подкрепленное чувство… даже не опасности… а чего? Непонятно… Предчувствие чего-то нежелательного там, в изнаночном мире? Но даже Дракон не знает, какова изнанка Эпенгахена. Единому целому здесь соответствует единое целое там. Стоп. Может быть, то, что отгоняет отсюда гернотов, действует и на нас – неопределенно-угнетающе; а мы принимаем это за дурные предчувствия? А ведь, пожалуй…

– Ваше высочество, кое-что я вспомнил, – сказал улан.

– Да, Бернард?

– Те, кто обращается с Парнаумом, одеваются в белое. Кроме того, им запрещено пить вино и есть обычную пищу. Парнаум всегда окружает жертву…

– Спасибо, Бернард. Я уже приняла решение. Господа, возьмите вещи. Будьте наготове. Когда я найду вход, не медлите…