Штурмфогель, стр. 20
Жутко хотелось пить. И – нестерпимый анисовый привкус. Проклятое «узо», как эти греки его пьют… Волков доковылял до шкафа-рефрижератора, покопался в нем, выудил картонную коробку с баночным пивом. Как всегда у этих американцев: остроумное техническое воплощение, а пиво дрянь. Но – мокрое. И холодное. Будем в Праге – вот там и попьем настоящего…
Телефонный зуммер вывел его из себя. Он хотел хватить аппаратом об пол, но передумал.
– Алло… – Максимум яда в голосе.
– Дрозд? Это Филин. Я к тебе зайду?
– В такую рань?
– Срочно…
Интонации растерянные и виноватые, что странно. Эйб Коэн никогда ни в чем не может быть виноват. Никогда и ни перед чем не теряется…
– Ну, заходи.
Он пришел через минуту, невысокий плотный парень с круглой, наголо бритой головой. Ас диверсионно-террористической работы – и, что характерно, в обоих уровнях. Большая редкость, между прочим…
– Извини, Ал, что рано, но – Натан погиб.
– Что?!
– Натана убили. Ультима только что сообщила…
– Гестапо?
– Если бы. Какие-то то ли швейцарские, то ли французские маки. По ошибке…
– Ни хрена себе.
– Этот дурачок решил показать себя, добрался до какого-то ублюдка, похитителя больших секретов, тот покончил с собой, а тут вдруг эти… и приняли его за этого самого ублюдка. И повесили – вместо. Представляешь?
– Но точно не гестапо? Не «Факел»?
– Была бы слежка… И тогда бы уж просто похитили. Зачем гестаповцам его труп?
– Да, это верно… Ты извини, у меня сушняк, так я выпью еще баночку. Будешь?
– Буду. Дурак… влез… Я ведь его специально – подальше…
– Я догадался.
– Мамин любимец. Как я теперь?..
– В каком он виде – здесь, внизу?
– Не знаю. Телом он где-то под Парижем… Понимаешь, Ал, он… он ранения, скажем, переносил очень тяжело. Боюсь даже думать обо всем этом… мы же с ним поклялись: если что… ну, ты понимаешь: кома, или идиотизм, или… в общем… обязательно помочь друг другу. Совсем помочь. Поэтому… Вот ты, Ал, – ты не боишься?
Волков долго не отвечал.
– С нами работал Бокий, – сказал он наконец. – А он считал, что слияние Верха и Низа должно быть полным. Только тогда возможна полная отдача. И он вырабатывал в нас это слияние. Так что бояться мне, можно сказать, почти нечего: если меня грохнут наверху, то и здесь… мало не покажется. Вот так.
Эйб долго молчал.
– Ты меня отпустишь? Я посчитал: нужно тридцать шесть часов…
– Чушь, чушь… – Волков задумался. – В Париж, значит. Ага. Сделаем иначе. Сделаем так…
НЕОЖИДАННОСТИ
– Устал? – сочувственно спросил Гуго, бросаясь в кресло; оно вздохнуло и обняло его кожаными складками.
Штурмфогель медленно сел в такое же кресло напротив.
– Нет, – сказал он, морщась. – Просто… что-то вроде опустошения.
«Скорее – дурные предчувствия, но вслух об этом я не буду…»
– Это понятно, – кивнул Гуго. – Когда завершаешь такую операцию – блестяще завершаешь! – кажется, расстаешься с куском жизни. Ведь так? Ладно, раздача официальных наград будет позже, а пока просто прими мое восхищение. Ты прокачал этого маленького жида классически. Никто не смог бы сделать это лучше. Никто. Поверь мне, Эрвин. Ты лучший дознаватель из всех, кого я знаю.
– Может быть, – согласился Штурмфогель. – Другой бы стал возражать, но я человек покладистый. Только почему ты говоришь, что операция завершена? По-моему, она только начинается.
– Да-да, этот предатель…
– Предатель – это само собой. Но ведь еще надо взять или ликвидировать группу Коэна.
– Да зачем?! Пусть они делают свое дело. Просто в нужный момент мы выдернем из-под огня Зеботтендорфа с компанией – они еще послужат родине. Остальных же уничтожат еврейские наймиты. Что и требовалось доказать.
– Но после этого…
– Именно. Война перекинется наверх. И здесь у Германии появляется некоторое преимущество – не так ли? – причем именно после бойни, которую устроят эти дурачки. Согласись, что внизу шансов на победу у нас уже не осталось. Что бы там ни трендел маленький доктор.
– Как же Салем? – тихо, почти сам себя, спросил Штурмфогель. Он слишком хорошо представлял, что такое война наверху.
– А как же Гамбург? – еще тише спросил Гуго. – И Кельн? И Дрезден? А ведь это только начало. Вся Германия будет обращена в пепел. Они не успокоятся…
– Почему?
– Они не успокоятся. Они слишком боятся нас. Придут русские… Нет, Эрвин. Если мы не победим, то просто исчезнем с лица земли. Как питекантропы. Как этруски. И если ценой нашей победы будет разрушение Салема… ну что ж! Потом мы создадим новый Салем. Благороднее и чище нынешнего.
– По проектам Шпеера?
Гуго чуть усмехнулся:
– Ты уже знаешь? Он набросал несколько эскизов. Сейчас ему просто некогда всем этим заниматься…
– Понятно. Гуго, а шеф – он тоже так считает?
– Можешь спросить его сам, если хочешь. Шеф, Юрген, Карл, Эрика… все. Пока ты геройствовал, мы обсудили этот вопрос.
– Так что теперь Дрозд может узнать о наших намерениях…
– Нет. Все накануне прошли контроль лояльности. А ты, кстати?..
– Сегодня вечером.
– Почему тянешь?
– А работал бы кто? Ты же знаешь, я после этой дряни два-три дня полумертвый. Вот пока пауза…
– Паузы, может быть, и не будет. Твой Ортвин…
– Да, я знаю. Что ж, молодец. Такой удачливости я даже и не ожидал от него. Был этакий честный середнячок.
– Меня это беспокоит. Слишком удачлив. Нет?
Штурмфогель молча развел руками.
– У тебя есть на сегодня еще дела? – спросил Гуго.
– Да уж не без того. – Штурмфогель хмыкнул. – И не из самых приятных.
– Можешь поделиться?
– Надо сходить к папе Мюллеру и выманить несколько досье, которые у него хранятся. Ты же знаешь, как Мюллер обожает делиться. Крестьянская натура.
– О да! Только меновая торговля. Хочешь, я схожу с тобой?
– У тебя есть что-то на обмен?
– Пара стеклянных бус и несколько гвоздей…
Когда в глазах стало рябить, а шею и затылок палило уже нешуточным огнем, Штурмфогель погасил лампу, встал и подошел к окну. Осторожно отодвинул штору. Раздвигая густые сумерки, на землю падали огромные хлопья снега. Зима выбрасывала свой последний безнадежный десант…
Что же мне делать, подумал он. Снежинки падали. Они хотят воевать наверху. От Салема не останется ничего. Или призрачные руины – как от крепости Абадон. И на них будут падать снежинки. На руины. На руины… самого роскошного творения человека. Он представил себе, как будет жить без Салема. То есть попытался представить. Холод и мрак и ни малейшей надежды… а ведь даже не в этом дело. В чем-то другом…
Штурмфогель, морщась, с хрустом покрутил головой, помял шею, надплечья. Потянулся. И вдруг какая-то искорка проскочила в сознании. Маленькая жалкая искорка… Ни слова больше, приказал он себе. Ни слова. Все – потом.
Он вернулся к столу, где были разбросаны фотокопии листов из досье на того, «погибшего в результате несчастного случая» сотрудника Спецотдела. Качество печати было так себе, а местами просто отвратительное. Будет вам и резь в глазах невыносимая, и головная боль, и нулевой результат… Он долго всматривался в фотографию, потом прыгнул вверх, достал из шкафа папку с рисунками Полхвоста… Да, это он. Несомненно. Вот этот. Который оглядывается.
Александр Михайлович Волков, тысяча девятьсот седьмого года рождения… на три года старше меня, подумал Штурмфогель… так, так, так, так… Испания, Германия, Китай, Тибет, опять Испания… высококлассный специалист по разведке, диверсиям, ликвидациям… а вот этих обозначений я не понимаю, какой-то шифр… и лицом похож. Склонность к депрессиям и немотивированной жестокости. Но вот поди ж ты – мертв. Утонул в ванне. В состоянии глубокого опьянения. Масса свидетелей, видевших труп…