Параграф 78, стр. 21

47.

Помещение, куда выходили двери лифта, было залито ярким молочно-белым светом. Стены на высоту роста покрывали пластиковые панели светло-зелёного цвета, выше шла грубая белая краска – такую я видел, пожалуй, только на кораблях. Потолок был реечный, с гнёздами точечных светильников; горели не все. Пол цвета красно-фиолетовой грязи истошно блестел, а в углу, как раз напротив лифта, старательно урчал и ёрзал автомат-полотёр. Слева и справа на стенах висели белые железные ящики; все дверцы были распахнуты. Помещение, видимо, имело форму буквы «Г» – влево открывалось какое-то тёмное пространство. Пай бесшумно скользнул к углу, подал знак: свободно. Мы двинулись следом.

Дальше было две железных двери со скруглёнными углами и длинными рычажными ручками – как у холодильных камер. Одна вела прямо, другая – налево. На правой был от руки кистью выведен знак молнии.

– Куда теперь? – спросил я дока.

– Сейчас… – он, хмурясь, присматривался к тому месту, где возился полотёр.

Я подошёл поближе. Полотёр вылизывал засохшую кровь. Капли её были на стене, дорожка тянулась к двери с молнией и, наверное, дальше.

– Что означает молния? – спросил я, рассматривая пометки на схеме: ага, здесь должен быть склад.

– Высокий вольтаж… – доктор отвечал автоматически, напряжённо о чём-то размышляя. Потом он всё-таки соизволил посмотреть на меня. – Там часть вивария. У двери – порожек под током.

– Для чего? – просунулся любопытный Фест.

– Хомячки иногда выбирались из клеток…

Док повернулся, подошёл к уборщику и отключил его. Присел на корточки и, повозившись, открыл ящик для мусора. Покачал головой.

Я посмотрел через его плечо. В ящике было с десяток крысиных трупиков.

Подошла Лиса. Наклонилась.

– Не воняют, – медленно сказала она. – Вообще ничем не пахнет. Заметили?

– Да, – сказал я.

Док промолчал.

Я опять полез за сканером, плюнув на инструкцию. Старая солдатская мудрость: от пиздюлей не умирают.

Дверь заминирована не была.

Она подалась с трудом, словно тяжёлая, бронированная. Едва приоткрылась, как оттуда повалил смрад. Горелая гниль…

С той стороны на двери висел труп. Он волочился, за что-то цепляясь. Труп был весь обгоревший, съёжившийся. Обгорающие до такой степени люди становятся маленькими и застывают в позе боксёра. Этот скорее умер в позе пловца кролем: ноги судорожно вытянуты, одна рука над головой, другая – за спиной.

В той, которая за спиной, зажат был жетон.

Док осторожно, с профессиональным равнодушием, вынул его. Стёр гарь, поднёс к очкам. Мы ждали.

– Лаборант, – сказал док. – Биолог. Тоже Миша.

– И тоже семьдесят четвёртый? – хмуро спросил Скиф.

– Нет, – сказал док. – То есть да. Но это не личный номер…

– А что?

– Серия ингибитора, которую они получили.

– А-а… – и Скиф отошёл.

Как будто всё стало понятно.

От яркого света за спиной темнота впереди делалась только плотнее. Фест и Пай светили толково, только я всё равно ни черта не понимал в том, что вижу перед собой.

– Слева на стене выключатель, – сказал док. – А под ним рубильник. Оба вниз.

Фест посветил туда. Не оборачиваясь, поднял левую руку, показал два пальца, согнул их.

– Нет там ничего, – перевёл я доку.

– Дайте посмотреть, – он сделал шаг.

– Стоять, – сказал я, и он мгновенно остановился.

То есть абсолютно мгновенно, такой реакции просто не бывает. Вернее, бывает, но у каких-то феноменальных бойцов.

– Лиса, дай пару свечек, – сказал я, протягивая руку. В них тут же ткнулись холодные колбаски.

Свеча – хорошее изобретение. Её надо переломить, раздавить или крепко стукнуть обо что-то, чтобы раскрошилось то, что у неё внутри. После чего это вещество начинает ярко светиться – и светится пару часов, пока не застынет снова. Тогда её можно ломать ещё. Сила света в общем зависит от того, с какой силой её шмякать.

Шмякнуть я постарался. Одну бросил к дальней стене, другую – к левой.

Стало более или менее видно.

Помещение было немаленьким – в ширину баскетбольной площадки, но длиннее. В общем, зал. Непропорционально низкий потолок заставлял его казаться ещё больше. В середине, вдоль зала, стояли близко друг к другу два металлических стеллажа – во всю его длину. Проход между ними был узкий, в ширину тележки, которая там и застряла. На тележке лежала бочка на четыреста литров. Ещё две таких бочки валялись по обе стороны стеллажей.

Всё было покрыто копотью толщиной в палец. А на полу, похожие на очень кривые лопнувшие бананы, валялись мёртвые обугленные крысы. Думаю, тысячи мёртвых обугленных крыс. Поближе к стенам они лежали в несколько слоёв.

48.

Люба тоже нарушил приказ: снял маску. Иначе ему плохо было блевать.

Если у Любы как у солдата есть недостатки, то главный из них – его можно «пробить на блюэ» даже анекдотом. Одно время Спам так развлекался, пока не понял, что ещё немного, и Люба обидится по-настоящему. (Справедливости ради замечу: таких тошнотворных анекдотов я больше никогда в жизни не слышал – и где их брал Спам, не представляю.) Любу укачивает даже в автобусе. Кроме того, он иногда тормозит в тривиальных ситуациях – как будто начинает тайно подозревать, что это его так разыгрывают и что жизнь – не более чем гнусный анекдот, притащенный откуда-то всё тем же Спамом.

Зато в ситуациях нетривиальных Люба быстр, неповторим и изобретателен.

До «Мангуста» – спецназ ВДВ. Шесть полугодичных командировок в горячие точки, причём пять из них – в действительно, актуально горячие. Ни царапины.

А теперь – для тех, кто в танке. Десантник, которого укачивает. Который блюёт не то что в самолёте, а в автобусе. Но его не комиссуют, не переводят, его держат, продвигают, награждают и повышают. У него крестов больше, чем у любого в группе. Вы уже всё поняли, да?

Ну, раз не поняли, вам же хуже.

Ладно, не парьтесь. Просто Люба в ближнем бою – бог. Вот и всё. Мы, да и не только мы, готовы на него молиться и терпеть его маленькие слабости.

49.

Итак, из семи человек персонала базы двое уже мертвы. Док соображениями пока не делился. Я спросил, почему, и он сказал, что их, соображений, слишком много. Подозреваю, что ребята начинали на него внутренне коситься. Хитрожопость есть худшее качество бойца, и это все знают. Здесь же вполне могла иметь место именно хитрожопость.

(Не имела она места. Но я это понял чуть позже. Остальные тоже поняли.)

Ни по план-схемам, ни по словам дока – из сгоревшего вивария другого выхода не было. И всё же на всякий случай я запер дверь и приладил под нею клеевую гранату на растяжке.

И мы вошли во вторую дверь. Там был коридор, помещение, обозначенное как крематорий, компрессорная – и лестница на следующий этаж.

Памятуя, что наша задача номер раз – заткнуть радиопередатчик, я оставил Спама и Любу блокировать лестницу, а остальных повёл наверх.

– А где может быть передатчик? – спросил я дока. Тот сразу, не задумываясь, сказал, что никакого штатного передатчика на станции нет и быть не может, – но при большом желании и минимальной электроннической практике соорудить эту фигню можно из чего угодно и поместить где угодно, и в поисках неведомой фигни мы провозимся до морковкина заговенья. Так что не лучше ли искать людей? – тогда и передавать никто ничего не сможет. Я сказал, что рад, что наши мысли совпадают, и в этот момент погас свет – и позади началась пальба.