Опоздавшие к лету, стр. 173
МИКК
– Ладно, – сказал Ноэль, бросая на стол еще одну полоску распечатки. Их уже много лежало на столе, и некоторые должны были бы уже съехать на пол, но цеплялись друг за друга и пока не падали. – Механику этого дела мы поняли. Пусть кто-нибудь объяснит мне, в чем его смысл.
Микк взял последнюю бумажку, подержал перед глазами, положил обратно. В принципе, то же самое: слева – «Ника Буковчан, 23 года, БОМЖ/03, временное УЛ № 709 830, социальное страхование – прочерк, медицинское страхование – ИСО 02/3. Обращение к файлу: 16.08.04, повод: неотложная мед. помощь. ДС: фобический шок IV. ОП: Ш-Г мод. Амб.» Справа: «ВОССТАНОВЛЕНО: Ника Андерсен, урожд. Буковчан, 23 года, проживает: Альбаст, ул. Цепная, д. 144. Муж Грегори П.Андерсен, 30 лет, водитель. Род занятий: швея. Социальное страхование Ф-XII, медицинское страхование «НПН» № 23 098 167. ИСО 00/0. Обращение к файлу: 16.08.04. Повод: неотложная мед. помощь. ДС: фобический шок IV. ОП: Ш-Г мод. Госп.» Но, конечно, и здесь никакого «госп» не было: возиться с бродяжкой без страховки! Промыли мозги, поставили на крылечко и наладили пинка… гуманисты херовы. Неужели нельзя хотя бы по внешнему виду отличить приличную замужнюю даму от бродяжки? Или доверие к официальной информации оказывается сильнее здравого смысла? И те, которые переписывали файл: видно же, что вранье. Ну, не может быть такого, чтобы к файлу бродяжки обращались только один раз. Ее что, ни разу не задерживали? А откуда тогда индекс социальной опасности «02/3»? А, господа?
– Почему, интересно, они одним имена меняют, а другим – нет? – тупо спросил Кипрос.
Нет ничего важней, чем это выяснить, с внезапным раздражением подумал Микк.
– Наверное, в зависимости от того, кого они ожидают… ну, кто будет искать, – сказал Ноэль.
Он соображает, а я – уже нет, понял Микк. Вслух он сказал:
– Агнессу не трогали, потому что есть Флора. Флора приходит и требует: дайте мне тетушку. Они говорят: вот тетушка. Такого-то ушла и не вернулась. А здесь…
Он замолчал и стал рыться в бумагах. Наконец, нашел то, что вспомнилось и перебило рассуждения.
– Это ее муж, – сказал он. – Вот: вставлено, что шестого августа погиб в автокатастрофе… Наверное, пошел ее искать…
– Или она – его, – тихо сказал Ноэль.
– Ребята… – прошептал Кипрос – Ребята… Что это – все – значит?..
– Тебе сказать? – голос Ноэля едва звучал. – Или уже знаешь сам?
– Но почему? За что?
Ноэль пожал плечами. Посмотрел на Микка – будто ждал, что тот подскажет. И Кипрос стал жадно смотреть на Микка – как иудей на мессию.
– Тебе они как сказали? – как бы не замечая этих взглядов, спросил Микк. – Сами с тобой свяжутся или ты должен к ним?..
– Я – к ним… должен… – Кип сглотнул. – Причем не в участок, а в какое-то бюро по розыску… Вокзальная, семь…
– Нет там никакого бюро, – сказал Микк. – Это я точно знаю.
– Хотят, значит, чтобы сами приходили… – покачал головой Ноэль. – Барствуют, значит…
– Слушай, но ведь уже не те времена… – начал Кип, наткнулся на взгляд Ноэля и замолчал.
Нет логики, подумал Микк. Нет логики ни в чем, и в том, о чем думает Ноэль, тоже нет логики. Хотя в это – в то, о чем он думает – страшно легко поверить. Хотя и нет логики. Но для веры логика не нужна. Для веры нужно только желание поверить. Хотя, с другой стороны, логика – это вроде гениальности тех стихов, которые сочиняешь во сне. Они гениальны, пока снятся. Как велосипед, который не падает на ходу. Ты просыпаешься – и гениальность исчезает. Остаются нелепые строчки. И что-то подобное происходит с логикой. Только я не пойму, что…
– Вокзальная, семь, – протянул Ноэль, делая пассы над пультом. Засветился маленький плоский монитор, на нем возникла схема города: кварталы, видимые сверху и немного сбоку. Все чуть утрировано, и поэтому легко узнается. Тут же обозначился – будто на него лег солнечный луч – двухэтажный домик с маленьким садиком, задами выходящий на полосу отчуждения железной дороги. Потом над домиком будто образовалась увеличительная линза: он стал больше и приблизился; окружающие его дома и кварталы сдвинулись к границам экрана, спрессовались, но из поля зрения не исчезли. Ноэль пробормотал что-то; пальцы его мелькали. Схему опутали разноцветные нити, но ни одна из них не касалась этого дома. Потом он, наконец, оторвался от пульта.
– Домик не просто так, – Ноэль растянул губы будто бы в улыбке. – Не подступиться. Ладно, парни, мы его прокачаем…
Микк посмотрел на Кипроса. Кип был бледен. На лысом черепе, на лбу стремительно росли прозрачные бородавки пота.
Не сходи с ума, мысленно закричал ему Микк, но Кипрос уже разлепил губы и сказал:
– Я… туда…
– Что? – обернулся Ноэль.
– Пойду…
– Ты?..
– Прикроете. – Он встал.
– Не валяй дурака, – сказал Ноэль. – Шесть часов утра.
– Это несерьезно, – сказал Микк.
– Да как тебе сказать… – Ноэль с сомнением смотрел на Кипроса. – Не зная броду – конечно… А вот если зная…
– Мы недоделали по крайней мере еще одно дело, – сказал Микк. – Напомню: мы решили быть методичными.
– А, твоя яма… – Ноэль вздохнул. – Может, вы вдвоем съездите?
– Вдвоем мы уже к Деду ездили, – сказал Микк. – Это будет перебор.
– Ладно, – сказал Ноэль. – Я с вами Джиллину отправлю. Он парень способный, хоть и молодой.
Джиллина неохотно передал свой участок Вито и, проверив оружие, пошел к машине. Микк, подчиняясь какому-то странному импульсу, вынул свой «таурус», картинно прокрутил барабан и сунул револьвер за пояс. Ему тут же стало неловко. И вдруг захотелось увидеть Флору. Но для этого надо подняться на второй этаж… а люди ждут. Все равно она спит.
Было как-то уж слишком светло. Казалось, кроме солнца, сюда посылают свои лучи невидимые прожектора. Мореные плашки, которыми была обшита стена, казались белыми. Шляпки латунных гвоздей сияли. Ломко и призрачно стояла густая полувысохшая трава.
– Вы сюда близко не подходите, – сказал Микк Джиллине, подавая ему револьвер. – Стойте вон там, на углу. Если с нами что-то…
– Вы уже говорили, – кивнул Джиллина.
– Ну, так и делайте, как говорили, – внезапно раздражаясь, сказал Микк. – Делайте, как говорили, не заставляйте повторять…
Яму прикрывал фанерный лист, грязный, в каких-то потеках – совершенно чужеродный этому ухоженному садику и пряничному домику; даже вынутую землю покойный Ланком ссыпал в мешки для мусора; три мешка стояли у ворот и один, неполный – здесь, приваленный к стене. Микк взялся за край листа и вдруг понял, что не может его поднять – и не потому, что лист тяжел, какая тяжесть в старой фанере… просто не может, и все.
И тогда, обманывая себя, он потянул лист к себе, будто стаскивал с кровати одеяло… Свет рухнул в открывшуюся яму и закружился пыльными вихрями.
– Я спущусь, – сказал он Кипросу. – А ты смотри сверху.
– Это твое? – спросил Кипрос, показывая рукой на оставленные в яме инструменты: лопату, лом, ножовку… Все было так, как в прошлый раз, когда Микк пришел и почти сразу начал пилить… нет, ножовки тут не было, ножовку он принес с собой. А кто в таком случае закрыл яму? Впрочем, это был бесполезный вопрос: на него некому отвечать…
– Да, мое…
В стенку ямы он позавчера – или когда? – господи, как все перепуталось – сегодня двадцатое… уже двадцать первое – а на часах? – тоже двадцать первое – действительно, позавчера – забил два толстых кола: ступени. По ним легко было спуститься и легко выбраться. Он сел на край ямы, поставив ноги на верхний кол. На миг что-то сместилось, ему показалось, что он сидит над разрытой могилой. Потом он понял: просто боится спускаться. Кто-то внутри него кричал от страха. Холод зрел в животе. Лопата, лом и ножовка внизу образовывали знак ловушки – этакий усложненный сыр для мышеловок. Не пойду… Он уже спускался – неловко. И в этой неловкости злился на Кипроса – за то, что тот видит.
В яме стоял утрированный запах пыли. Так могло бы пахнуть в архиве – когда перетряхивают… Он вспомнил: точно так пахло у Деда, когда они втроем искали нужную папку. Да, и Деда, пожалуй, надо навестить…