Мы, урусхаи, стр. 8

С переправой и навозились долго, и промокли зря: добрая синегарьская верёвка, которой сплотили брёвна, то ли погнила, то ли при спусках с гор перетёрлась, то ли мыши её подгрызли – в общем, распался тот плот. Добро, место мелкое уж было, всего-то по грудь – до берега добрели и ничего ценного не потопили.

Б?гом грелись. Далеко ушли. Чуть на итильский Южный тракт не выскочили…

Без шуток. Вдруг первоходец Манилка рукой замахал и бросился за куст, и все, кто шёл позади, тут же рассыпались по кустам да за кочки, а через малое время зацокали впереди копыта, и медленной рысью прошёл впереди роханский разъезд: двенадцать конных воинов в кожаных стёгнях, в железных шишаках с кованной стрелкой-переносьем и короткими загнутыми рогами – чтобы меч чужой, по шишаку скользнув, не на плечо падал, а застревал; в руках тонкие длинные пики и гнутые луки за плечами; все кони гнедой масти – стало быть, лёгкая разведка. У рохатых завод такой: для боя вороная масть и белая, а для похода и разведки – гнедая и мышастая.

Отползли, отошли, снова в ельник забились. Хоть и дорог каждый час, а без отдыха в бой – дурь одна, перебьют. И прощения надобно испросить и друг у друга, и у себя самого…

И отречение совершить. Без отречения никак.

Потому велел Мураш сегодня лёжкой лечь – и никаких.

Запас едоцкий решили извести почитай весь, по одному ремню мяса на троих оставили на заутрый день. Мураш роздал сорок?, себе оставил собачий час, лёг спать.

Приснилось, чего не было: будто он, Мураш, схватился на бичах с огромным тарским батыром: кто кого перебичует, тот и будет головой. То есть в ясном смысле головой, потому что все люди тут так и ходили, нося друг? на закорках. И Мураш почему-то никак не мог бичом взмахнуть, а удары тарина ложились все ровненько вдоль хребта… Мураш с хульной руганью проснулся, выволок из-под спины неладно лёгшую толстую еловую лапу, стал спать дальше.

Приснилось то, что было: он, Мураш, двенадцати лет, в учениках кузнеца Д?баха, старого учёного горыныча. Сам Добах маленький, жилистый, одноглазый, а молотобоец его, Жимля, из горного камня тёсан-вырублен, только зубы белые, когда хохочет. Силы был страшной… Ковал Добах прямые мечи, ножи да жала. Мечей с десяток поковок скуёт, ножей с полста – начинается кузнецкое колдование. В глину белую вонючую сыпется роговая стружка да костяная мука – как раз дело для Мураша, на маленьком жернове ту муку молоть, – а после ещё и конский навоз. Поковки этой глиной обмазываются ровненько, сохнут в тени, чтоб не потрескалась глина, после в яму кладутся на большую груду углей, угли вздуваются с четырёх сторон – и Жимля сверху на яму каменную плиту кладёт. Теперь дело Мураша да Жимли – медленно качать мех, от которого труба под яму подстроена. До трёх дней, бывало, качали… Потом давали остыть медленно – ещё два дня. После этого доставали поковки. Делались они в подземном огне серые и страховидные. Дальше драчёвый камень в дело шёл и шлифовальный, мечи Мураш точить не мог, а вот ножей через его руки немало прошло. И наконец наставал день закалки. Жимля вздувал горн, Добах брал железным прихватом меч за пяту или за шип – и…

У всех кузнецов свои колдования на закалку были. Кто-то по-простому в воде калил, кто-то в масле, кто-то – и на воздухе: или кузнечиха, или дочка кузнецова скакали нагишом во весь опор на коне, клещами держа на отлёте раскалённый меч. Про рохатых кузнецов недоброе сказывали, не говоря уж про дварей…

Добах был мудр. Он калил в сале. Делал эти пласты Мураш, скалывая, когда надо, острыми щепочками: свиное сало, каменная соль, мясо нежное; снова сало, снова соль, снова мясо, потолще; и так слоёв шесть-семь, и в общем где-то с пуд всего. Чистая холстина расстилалась рядом со столом… Добах брал прихватом меч за пяту или за шип – и с нажимом и потягом отрезал пласт; сало как раз переставало шкворчать, когда он доводил клинок до последнего, нижнего слоя. Второй раз погружал он клинок в пламя, грел недолго, зато студил медленно, покачивая и кружа им в воздухе. Мураш в это время запускал в горн следующий клинок – и шёл сгребать обрезки сала в корзину. Запах стоял…

Когда всё кончалось, Добах и Жимля оставались точить и полировать готовьё, а Мураш волок тяжёлую корзину в коптильню к батяне Ершу, тестю Жимли. И долго потом подкреплялись они на работе этими копчушками.

Вот и сейчас: волок-волок Мураш корзину к Ершу, а навстречу ему Игашка, младшая дочка батяни, а в руках у неё короб берестяной, тряпицей прикрытый…

– Проснись, командир, – появился откуда-то из-за угла Барок. – Решать надо…