Малой кровью, стр. 50

Почти сразу привкус коньяка превратился в металлический, тошнотворный, и Дениса ощутимо повело в сторону. Дурнота была совершенно похмельная, но он постарался взять себя в руки…

Предметы на столе переместились – совершенно точно. Вот этой «чернильницы» здесь раньше не было.

Что же это творится?..

Он не успел сдержать себя, хотя спинной мозг вдруг завопил: нет! нельзя! стой! – и шагнул за дверь.

На миг он оказался над тёмной водой. Стояла в воздухе птица. Внизу, в клубах застывшего дыма, рвался куда-то военный корабль: тёмно-красная палуба, длинные тонкие стволы спаренных пушек…

Сладковатый комок в горле.

Потом Денис снова оказался перед дверью. И снова сделал шаг.

Теперь он лежал в траве и короткими очередями лупил по пятнистым перебегающим теням…

И – снова перед дверью. И снова шаг вперёд.

И – снова.

И снова.

И снова.

Снова.

Ещё раз… и ещё…

Первыми ощутила неладное парочка Свободных, отдыхающая на крошечном астероиде, подвешенном на границе атмосферы над Западным океаном Тирона: отсюда открывался прекрасный вид на тропические архипелаги… Это было как зубная боль, только без боли. Как пытка чудовищно громкой скрежещущей музыкой – только без музыки. Потом наступило удушье, потому что Кокон перестал справляться с переработкой углекислоты. Они никуда не могли улететь и обречённо мучались, потеряв счёт времени…

Почти одновременно на самом Тироне были поражены сильнейшей мигренью несколько десятков человек – землян-эмигрантов и легионеров. Все они были телепатами, тщательно это скрывали – и (сознательно либо „втёмную») работали на Давида Юрьевича Хорунжего, резидента ГРУ на Тироне, которого знали под разными именами и прозвищами и чьи легенды были разнообразны и взаимоисключающи.

Через несколько минут „ударная волна» достигла Лярвы. Слегли несколько штабных офицеров и двадцать два человека из вновьприбывших. Один из них умер от инсульта.

Через два часа одиннадцать минут – если в качестве эталона и синхронизатора времени использовать пульсар С-241, как это принято в Империи, – удар обрушился на Землю. Как подсчитали позже, болезненные явления испытало чуть менее шестисот миллионов человек. Количество смертных случаев исчислялось тысячами.

…Вита проснулась с колотящимся сердцем и так и осталась лежать, как упала, – что-то страшное пронеслось над ней, но что именно, она уже забыла, сон испарялся, подобно пролитому эфиру. Кто были те люди, от которых она с Кешей на руках убегала, и кто были те, что расступились, образовав живой коридор, по которому на нее бросилось… что?

Она не могла вспомнить – и не хотела вспоминать. На месте каждого образа была непрозрачная серая клякса. Этакая цензурная плашечка. И Вита уснула бы снова, забыв обо всём навсегда…

Но тут проснулся Адам. Он шепнул ей: «Лежи!» – мягко скатился с кровати, – Вита видела только его спину и плечо, – потом беззвучно метнулся в угол, в руке его был пистолет. Потом он заглянул за портьеру, за шкаф. Несколько секунд стоял у двери, вслушиваясь – вряд ли ушами. По крайней мере, не только ушами. Приоткрыл дверь, выкатился в коридор. Вита напряглась, понимая, что вот сейчас там раздастся грохот и пальба… но время тянулось, тянулось…

Тянулось.

Тишина…

Потом Адам вернулся – всё так же с пистолетом, но уже в банном халате. Сел на кровать, сгорбился.

– Извини, – сказал он. – Приснилось чёрт-те что…

– Что?

Вряд ли она это произнесла членораздельно, получился какой-то неопределённый звук, но он понял. Посмотрел на неё. Помолчал.

– Знаешь, уже и не помню…

Вита кивнула. Хотела что-то сказать, но не смогла – стрессовый зажим. Кутаясь в одеяло, сползла с кровати. Все мышцы мелко подрагивали: выброс адреналина был страшнейший.

– Тебе нехорошо? – спросил Адам. Она видела и слышала, что его тоже потряхивает.

Вита кивнула. Доплелась до бельевого шкафа. Открыла верхний ящик. Там хранились всякие недопитые бутылки, сосланные сюда из бара по причине затрапезного вида. Взяла первую попавшуюся, отхлебнула. Попалась болгарская персиковая ракия. Поморщившись, Вита сделала ещё глоток, протянула бутылку Адаму. Тот принял её, повертел в руках, но пить не стал.

– Похоже, нам решили вмазать по мозгам, – сказала Вита. Голос был присвистывающий, совсем не её, но – хоть какой-то…

Гудело. Отлетало от вибрирующих стен.

Адам кивнул. Потом ещё кивнул.

– Кеша?.. – спросила Вита.

– Спит.

И как бы в ответ на эту глупость в дверь постучали.

– Заходи, – сказал Адам.

Кеша не то что не спал, но был уже и одет-то по-уличному: просторные белые штаны и бесформенная ветровка с капюшоном. На ремне через плечо болтался зачехлённый горн. Котёнок доковылял до кровати и осел на пол, привалившись спиной к ногам Адама.

– Ты слышал что-то? – спросила Вита. – Видел?

Кеша молча покачал головой. Вита вдруг подумала, что впервые в жизни видит его таким вот… беспомощным, что ли…

Даже тогда, в самолёте…

Загудел телефон.

Вита только с третьего раза смогла поймать трубку.

Это был Ирришарейт.

– Сестра моя Вита? – спросил он на эрхшшаа. – Тебе очень плохо?

– Да, да… – простонала она – то ли по-русски, то ли по-кошачьи, то ли мысленно. – Да, очень, мой брат.

– Я должен вас увидеть, – сказал Ирришарейт. – Сейчас. Быстро.

– Что происходит? – спросила Вита. – Это то, чего мы боялись?

– Нет, – сказал Ирришарейт. – Этого мы ещё не боялись…

Глава девятнадцатая

Солнце, наверное, висело за спиной, но сквозь дым не видно было ни черта. Полковник шёл по траншее, не пригибаясь – не из бравады, а потому, что боялся: стоит наклониться – и распрямиться уже не удастся. Он вообще не понимал, как до сих пор держится.

И как держится Легион…

Сколько было атак? Десять, двенадцать? Около того. Опять же, что считать атакой. Всё слилось.

Что было раньше: когда шальная граната подожгла фуру с патронами и в тылу началась беспорядочная пальба, и только какое-то чудо удержало людей в окопах, чудо и сам Стриженов, размахивающий пистолетом в единственной руке и хрипло орущий: назад, назад, назад, это не обошли, это рвутся патроны в огне, – или когда нападавшие вклинились между Легионом и гвардейцами, «эхсперантисты» выбили их, но погиб Гофгаймер – единственный, кто знал достаточно языков, чтобы этими ребятами командовать? Оба раза останавливалось сердце… Но патроны быстро подвезли ещё и ещё, патронов было завались, а теперь Стриженов просто шёл мимо парней из «интера», похлопывая по мокрым дымящимся спинам, говоря какие-то ободряющие слова на русском и на английском, его понимали, но как быть дальше, он не представлял. Командование остатками роты по горячке боя взял на себя сержант Кристиансен, раненый в самом начале, ещё утром – осколок на излёте вонзился ему в глаз, и сейчас он ходил в косой промокающей повязке, из-под которой пучками торчали грязные слипшиеся волосы. Глаз вытек, сказал он Стриженову, жалко, хороший был глаз. Глаз действительно был хороший, голубой, почти кукольный…

Пусть будет Кристиансен, ничего лучше этого не приходит в голову.

Наверное, уже с полчаса было тихо.

Полковник свернул направо, в ход сообщения, ведущий к пулемётному гнезду. Кристиансен свернул было за ним, но полковник остановил его:

– Будь при ребятах, Адольф. Мало ли что…

Ход был полузасыпан, похоже, по гнезду артиллерия гвоздила прицельно – насколько это было в её силах. Оскальзываясь на булыжниках и глине, помогая себе рукой, он перебрался через один завал, через другой, потом плюнул и выбрался наверх.

– Товарищ полко… – возмущенно начал Чигишев, но полковник его оборвал: