Малой кровью, стр. 23
– Понимаешь, – стала рассказывать миссис Грим (Памела, Памела, я помню, хорошо, я попробую: Па-ме-ла…), когда они сели за стол, и Юлька, отказавшись от выпечки с кремом, принялась за мороженое и ледяного «Доктора Пеппера», – у нас-то как раз в округе сказку знают хорошо. Раз в год сюда приезжает наша старая компания – друзья мужа, их ещё много осталось, да и молодые уже появились, – и действительно превращают домик в съедобный. Ставни, двери, окна меняют, на стены и крышу делают накладки, привозят всякую съедобную мебель… в общем, хорошая работа. Даже крутят съедобные пластинки… правда, патефон обычный. К вечеру привозят в автобусе малышей с завязанными глазами и высаживают по двое – не у дороги, а со стороны леса. А у меня играет музыка, чтобы им не потеряться. Постепенно все собираются здесь и начинают мой домик лопать. Мы их тайком фотографируем – каждого ребёнка сюда ведь только один раз привозят, в десять лет, больше нельзя. Это мы давно так договорились, чтобы было чудо, а не праздник Большой Тыквы. А потом, когда ребятишки совсем разрезвятся, приходит Страшный Песочный Человек и грозно требует, чтобы здесь немедленно навели порядок. Ребятишки пугаются, говорят, что они всё съели. И тогда Песочный Человек достаёт кассу, и каждый должен оплатить то, что съел.
Поглядев на внезапно скисшее Юлькино лицо, Памела сочувственно пожала плечами.
– Знаешь, детка, мне тоже кажется, что это плохой конец для сказки, и раньше было иначе, поразмашистее и повеселее, но теперь школьный совет решил, что сказка должна быть поучительной… В общем, её адаптировали. К современным условиям.
– Ну-у-у, – протянула Юлька спасительное «well», поскольку совершенно не понимала, что следует отвечать.
– Вот тебе и «ну». Вообще-то ведь это злая сказка. Про злых, невоспитанных, жадных детей и про одинокую старуху, которая так и не смогла прекратить грабёж. Но хочется, чтобы ребятишки потом, много лет спустя, сами до этого додумались. А не так, чтобы по подсказке… Потому что, если с подсказками, то и не додумываются никогда. Вот я и держу под стойкой дробовичок. На всякий случай. Мало ли…
Юлька подумала, что должна бы встревожиться. Но вместо этого вдруг наоборот расслабилась.
– А если бы вы знали, – вдруг спросила она, глядя куда-то мимо Памелы, – что какой-то человек – очень плохой, вы смогли бы выстрелить в него из вашего дробовичка?
Та внимательно посмотрела на гостью:
– Деточка, иметь оружие имеет смысл только в одном случае – когда ты точно знаешь, что в нужный момент выстрелишь. Хорошо хоть закон теперь этого не запрещает, спасибо Арни… по-моему, нам с ним здорово повезло. Знаешь, как раньше было? Не знаешь… ну и ладно. Нечего вспоминать всякое идиотство. А вот о чём ты спрашиваешь… Я не знаю. В конце концов, что такое «плохой»? У меня есть брат, сводный, который не работает, пьёт на деньги своей жены, бьёт её… Наверное, он плохой. И даже очень плохой. Но когда он приезжает сюда – а он такой большой, грузный, тяжёлый – ребятишки с него не слазят целый день, валяют его по лужайке, тузят, визжат, катаются с него, как с горки… Один день в году он хороший. Может быть, очень хороший… самый лучший… Ну и как тут быть? Стрелять мне в него или воздержаться?.. Ой, детка, по-моему, тебе надо прилечь.
Юлька только сейчас осознала, что на неё опять наваливается эта непонятная, почти неодолимая дурная сонливость, глазки останавливаются… останавливаются… но никак нельзя было поддаться ей в этом странном месте.
– Простите, пожалуйста, вы не могли бы сварить мне очень крепкий кофе? Мне надо ехать, я уже и так слишком задержалась…
Хозяйка неодобрительно покачала головой.
– Кофе… Тебе ведь ещё нет двадцати одного?
– Нет, – сказала Юлька. – Но у меня есть вот это… – она вытащила из кармана кью-карточку и показала Памеле. – Так что кофе мне можно.
– Так ты из этих? – Памела показала глазами в потолок.
– Была, – сказала Юлька.
– Кого только не встретишь, – вздохнула Памела. – Кофе. Кофе, чтобы проснуться. Сейчас я тебе сварю именно такой…
Юлька закрыла глаза, а когда открыла, увидела очень близко лицо настоящей ведьмы: проволочно-толстые белёсые волосы, морщинистый лоб, веки без ресниц, огромные зрачки, желтоватые белки глаз в густых сеточках сосудов, мешки под глазами, пористый красноватый нос, бескровные губы…
– Эй! – сказала ведьма и отодвинулась, вновь превратившись в Памелу. Юлька попыталась сглотнуть, но что-то застряло в горле – наверное, вскрик. – Ты что? Ты меня слышишь? Очнись, детка!
– А-а… Да. всё нормально… уже прошло… прошло… Который час? – и тут же посмотрела на часы, сама себе кивнула – и через мгновение забыла то, что видела. – Я что, уснула? Я кричала?
– Вот кофе, – сказала Памела, снова присаживаясь рядом. – Мне не хочется тебя отпускать в таком состоянии. Ты слетишь с дороги, и я буду виновата.
– Я не слечу с дороги, – сказала Юлька. – Пять минут, и я буду в форме… Это мой нормальный дневной сон. Я так приучила себя. Сплю две-три минуты днём – очень помогает.
Она взяла двумя руками тяжёлую керамическую кружку и отхлебнула большой глоток – Памела только охнула. Горячим шариком он упал в желудок – и там взорвался…
Ещё часа три после того Юльке казалось, что она выдыхает невидимый огонь.
Глава восьмая
Такого Селиванов, вообще-то говоря, от себя не ожидал. Конечно, это и обещанные маргошины капли, не без того, но всё же, всё же… Он похлопал себя по плотному брюшку, потом стукнул кулаком. Никакой тебе дряблости, сплошная мышца. И Маргошу ублажил по полной программе, вон как посапывает…
Сам он был совершенно ни в одном глазу: бодр и готов к дальнейшим подвигам. Так легко он себя не чувствовал, пожалуй, с времён, когда последний раз проходил трёхмесячные курсы повышения квалификации в ВМА. Тогда были весёлые друзья, гусарские пьянки и бескорыстные девочки quantum satis – «сколько нужно». А сразу после окончания его ждало новое предложение, от которого он не смог отказаться, настолько заманчивым оно было… а толку? Началось вторжение, и уже нельзя было уйти и заняться чем-то другим, а надо было только пахать, и пахать, и пахать.
И всё-таки он напахал немало, совсем немало, но потом пришла эта белобрысая гадина…
«Никогда не думала, что неприязнь может быть такой… генеративной», – сложив руки над толстенькой попкой и покачиваясь на каблуках, говорила Марго. Она стояла перед его «иконостасом» и рассматривала вырезанные из газет и журналов фотографии: госпожа Эвита фон Гофман с «сыном» Кешей, без Кеши, со своим сожителем, все втроём, в компании с бывшим президентом, в компании с нынешним президентом, ещё с какой-то политической шпаной, с офицерами, с мальчишками и девочками, с профессорами и академиками… Тогда он молча выдернул из висевшей на двери мишени дротик и метнул в фотографии. Не целясь, но очень точно. Прямо стерве между глаз. «Вот это бросочек!» – восхитилась Марго…
Сейчас он сам подошёл к этой фотовыставке. Многие портреты были буквально изрешечены дротиками. Селиванов послюнил подушечку большого пальца и поставил госпоже фон Гофман печать на лбу – прямо между глаз.
Так и будет, пообещал он ей, улыбнувшись на прощание.
Он умылся и побрился, не без удовольствия разглядывая свою физиономию. И чем она тебе, козлу, раньше не нравилась?.. Ну, нос легко краснеет, так мы его сейчас «мерикеем» натрём, и порядок. Ну, щеки дряблые… так ведь тебе и лет уже скоро шестьдесят, и в остальных местах ты не худенький. Если Маргоша правду говорит, скоро всё втянется, вон марцалы какие поджарые, гады.
…и всем говорить, что у меня баба наполовину марцалка… Знаю я, знаю, все уши прожужжали, что говорить нельзя, а приятно-таки – щекочет, щекочет ретивое…
Как это может быть, однажды спросил он её, тебе же не десять лет, – а она засмеялась, развела руками и сказала: какой ты у меня наивный, хоть и в Комитете служил, они здесь уже знаешь сколько? – лет сто как минимум… Он подумал и согласился: вполне может быть. Слишком легко они вписались в действительность, без разведки такое немыслимо.