Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II, стр. 62
Как уже погрузились в него жители Столии.
Как сейчас предстоит погрузиться ему самому…
Механическому Диву оставалось работать считанные дни.
Синее пламя со ржавым боком уже ничего не значило.
Будет так:
…он добежал до угла, выглянул: пусто. Два всадника удалялись. Их шляпы с нелепыми перьями… Сзади нагоняли, он слышал крики и лай собак, и – бросился косо через улицу, целясь в запертые ворота – между верхним их краем и каменной аркой была достаточная щель. Подтянулся, занёс ногу… Собака в прыжке достала его. Не просто боль, пусть самая дикая – но мутная, сладковатая слабость взмыла от прокушенного колена, и эта тошная слабость была – страх. Руки его разжались, он завыл и повалился на торцы тротуара. Набегали люди, он видел их ноги и рты. Полосатые ноги и щербатые огромные рты. Его стали бить, но удары не достигали цели: тело стало мешком, полным дерьма, все удары – тонули. Ещё и ещё на него напускали собак, собаки рвали его и отскакивали с добытым…
Его волокли куда-то, привязав за ноги. У домов по сторонам были закруглённые стены. Чинно прохаживались горожане: мужчины в строгом синем и дамы в розовом, цветочно-воздушном. Они возникали внизу, у ног, и пропадали где-то выше лба. Никто из них не смотрел, как он проносится мимо. Небо было цвета свёклы.
Он был здесь – и где-то ещё. Но там он почти ничего не видел. Глаза закрывала упавшая со лба кожа. Иногда он встряхивал головой, и тогда на миг открывалась жёлто-чёрная грязь под ногами и чужие ноги, обутые в высокие ботинки. Ног было много. Да, его тащили за локти, сам идти он не мог. Он вообще не чувствовал тела ниже плеч. Потом кто-то грубо открыл ему глаза. В земле была воронка, в воронке ещё дымились обгоревшие трупы. Падаль, рыдающим голосом сказали ему в глаза, они же раненые были все… Он постарался усмехнуться. Остро пахло палёным. Тогда его бросили в воронку к мёртвым и стали поливать сверху вонючей дрянью. Он крепился, потом завыл. Потом всё застило пламя. Он прошёл через то пламя и исчез.
Потом его подхватили и как бы поставили на ноги. Стоять он не мог, но почему-то стоял. Возможно, его держали. Какие-то разъярённые старухи тыкали ему в лицо горящими ветками. Старух оттаскивали хмурые деловитые мужчины.
Я научил вас быть мужчинами!
Он был волк, но не боялся огня.
Руки его развели в стороны и примотали к толстому шесту. Он скосил глаза: когти бессильно сжимались. Шерсть была настолько густой, что руки походили на лапы зверя.
Я учил вас быть вольными, как волки!
Зверь! – крикнул он мысленно. Почему тебя нет со мной?!!
Шестеро мужчин подхватили его, приподняли – и повесили за середину шеста на опиленный и заострённый сук сухого дерева. Остриё, смазанное салом, впилось в позвоночник выше лопаток…
Да. Это была настоящая боль.
Зверь смотрел на него с верхней площадки белой башни. В прозрачных от чуда жёлтых глазах его тлела странная смесь презрения и любви.
– Почему ты оставил меня?!!
Зверь повернулся, ещё раз взглянул через плечо и исчез.
Глава восьмая
Кузня
Собровцы, пересёкшие границу знака, тут же откатились. Трое остались там, оплетённые тонкой и крепкой, как стальная нить, травой. Вернувшиеся рассказали невозможное: они будто бы оказались под другим небом, среди слепящего дня. Земля была похожа на солончак или на реку в ледоход. Из широких трещин росла чёрная шевелящаяся трава. Она хватала за ноги, и вырваться было нелегко. По блестящим льдинам скакали коричневые звери в изодранной человеческой одежде, пули легко опрокидывали их, но не убивали…
Алексей отвлёкся от этого. Понадобится время, чтобы здешние начальники отреагировали на предложенные обстоятельства именно так, как требуется ему. Сейчас – другое…
Собровских снайперов было трое. Двое лежали на крышах, третий забрался на старый тополь и расположился в развилке сучьев. Все они пристально всматривались в марево, дрожащее над территорией "Юрасика". Алексей, не слишком заботясь о скрытности, взял всех троих. Двое даже не обратили на это внимания, третий – на тополе – забеспокоился…
Может быть, это определило выбор: тупые ему были не нужны. А может быть, что-то ещё. Скорее всего, что-то ещё. Он просто не знал, как это назвать. Род предчувствия…
– На дереве, – сказал он.
Бог кивнул. Шагнул вперёд и пропал.
Кажется, ему было весело. Хэппенинг, вспомнил Алексей чужое, но уместное сейчас слово.
Капитан Харламов, собровский снайпер, испугаться успел, но сделать ему ничего не позволили (кто не позволил? неведомо…): вот он сидел, пытаясь разглядеть в прицел струящиеся и мерцающие фигуры в непонятном и неизвестно откуда взявшемся тумане, и вдруг его словно вывернули наизнанку, а потом вывернули ещё раз – и он, вроде бы и не теряв сознания, пришёл в себя на дощатом полу, покрытом соломенной циновкой, в комнате с полукруглыми окнами и низкой деревянной кроватью, совершенно голый и в состоянии полнейшего и ясного изумления. В голове шумело, но не как с похмелья или от удара – иначе.
Тело казалось резиновым: глянцевым, чёрным, упругим, тяжёлым и плотным.
Слышно было, как льётся за окном дождь.
Капитан встал. Лампа (керосиновая или масляная, понял он), свисавшая с потолка на цепях, оказалась ему по ухо. До самого потолка – тёмного, в морщинах – можно было дотянуться рукой.
Потом он увидел свою руку. Рука была не чёрной, но – цвета графита.
Снаружи было тёмно-серо. Кажется, где-то сбоку от окна что-то светилось. Забытый фонарь.
Он шагнул к окну…
Он попытался шагнуть к окну. Или – он сделал шаг к окну. То есть – движение было. Усилие было. Но к цели он не приблизился ни на миллиметр.
В изумлении он сделал ещё несколько шагов – словно по бегущей дорожке – и остановился. Всё это было неспроста. Возможно, он просто уснул. Надышался какой-то дрянью – и уснул. У этих торговцев дрянью можно надышаться чем угодно…
Хотелось – очень хотелось! – в это верить.
Для контроля он попытался подойти к двери. С тем же успехом.
Вот до кровати он дошёл свободно. Лёг – она заскрипела и прогнулась чуть не до пола – и закрыл глаза. Сейчас он очнётся где-нибудь в госпитале…
Ему случалось приходить в себя в госпитале. Удовольствие, по масштабу не сравнимое ни с чем.
Но шаги за дверью не были похожи на цокот сестринских каблучков. Им запрещали ходить на каблуках, но они ходили.
Он открыл глаза, накинул на себя покрывало и сел. Ничего не изменилось. Потом вошёл человек.
Ему было лет пятьдесят, седой ёжик, серые вполуприщур глаза, жёсткая складка у губ. Широкие плечи, чуть упавшие вперёд, ещё не сутулость, но что-то вроде…
– Здравствуйте, – сказал он. – Как самочувствие?
– Спасибо… Где это мы?
– В аду. В одном из его тёмных чуланчиков.
– Послушайте… как вас…
– Алексей. И я не шучу с вами и не… В общем, всё всерьёз. Мы действительно в том месте, которое обычно именуют "преисподней". То есть: пред-нижним миром.
– Я что… умер?
– Нет. Но вы же слышали, наверное, что на небо иногда берут живыми. А вас взяли живым в ад. Оставив возможность вернуться.
Капитан помолчал. Всё это было как-то… нелепо. И слишком просто.
– А ты – кто? Сатана?
– Х-ха!.. Нет. Скорее уж, я – падший демон. Или – для простоты – своего рода партизан.
– Подземный?
– Пред-подземный.
– Какой-то бред…
– А что не бред?
– Почему я серый?
– Для маскировки.
– Та-ак… И что я должен сделать, чтобы вернуться?
– Из "драгуновки-М" – тяжёлой пулей – с восьмисот метров…
– Методом "запросто". Только – кого? Сатану? – капитану казалось, что кто-то другой говорит вместо него.
– Скажем более осторожно: врага нашего Бога…
Седой облокотился на спинку кровати. Даже слегка улыбнулся. Капитан вдруг понял, что ошибся в его возрасте. Вряд ли больше сорока…