Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I, стр. 90
Плевать.
Алексей спрыгнул на землю. Земля спружинила, будто была всего лишь травяным ковром поверх трясины.
Отрада стояла на коленях над умирающей подругой.
В Грозу попало четыре стрелы. По меньшей мере одна прошла через средостение. Лицо девушки было голубовато-серым, веки казались чёрными. Она судорожно изгибалась, будто пыталась откашляться. Низ лица был весь в крови, изо рта выдувались кровавые пузыри.
Из последних сил, одолевая нечеловеческую боль, одолевая смертную тоску, Гроза пыталась что-то сказать, но сказать уже не могла.
Рука её будто сама собой проделала сложный путь между торчащими из плоти древками, нашла нужное и сжалась…
Кровь изо рта хлынула волной. Гроза выгнулась и забилась судорожно. Глаза её раскрылись в ужасе перед чем-то, что невыносимее жизни.
Вокруг с топотом носились кони.
Отрада уткнулась лицом в ладони и зарыдала.
– Бой! – закричал Алексей ей на ухо. – Бой! Продолжается!
– Да! – закричала она в ответ. – Бой! Будьте вы все! Прокляты!
Мы и так прокляты, подумал он.
Рука мёртвой Грозы разжалась. Она была полна крови. Всё вокруг было в крови. Но в этом малиново-алом что-то чернело. Алексей тронул.
Брошь? Значок?
Старое серебро. Крошечный лев, похожий на котёнка в парике.
От броши исходило нечто такое, что на миг превратило его в ледышку. В снежного великана.
Он взял брошь – вместе со сгустками крови. И так же, не боясь испачкать, вообще не боясь ничего, приколол её на грудь кесаревне. Какой-то позавчерашней, давно утратившей смысл памятью он помнил эту грудь – но иначе. Он помнил её, однако сейчас это не имело значения. Он любил эту женщину, но сейчас не имело значения даже это…
– Бой, – повторил он, слыша свой голос со стороны: хриплый грязноватый фальцет.
Кесаревна положила руку на брошь. На миг под её ладонью оказалась и его рука…
– Будьте вы все прокляты, – повторила она безнадёжно.
Чума на оба ваших дома, сказал смертельно раненый Меркуцио, я из-за вас стал пищей для червей…
Делалось темно.
Всё произошло как-то очень одновременно, будто специально репетировалось: кесаревич Войдан вдруг взялся за горло и захрипел, к нему бросились цирюльник и врач, дежурившие здесь – и тут же тонко, по-заячьи, закричал Якун.
Его не успели поддержать, он упал на спину, устремляя в небо вытянутые руки с кривыми тонкими тёмными пальцами, и затрясся. Пена выступила на губах…
И тут же сам Рогдай почувствовал удар. Он не сумел бы описать свои ощущения: удар прошёл сквозь него, не задержавшись ни на миг, и вроде бы ничего особенного не произошло… вообще не произошло ничего такого, что можно было бы описать словами. Просто вот Рогдай был до удара, а вот – после.
Но это "после" касалось многого.
Будто бы прошло сто лет…
Когда-то у него была победа. Ну… почти победа.
На огромном пространстве впереди его армия по-прежнему гнала и уничтожала противника. Но это уже не значило ничего.
Над горизонтом – там, на севере – протянулась густая чёрная полоса. В лицо ощутимо потянуло ветром.
У ветра был запах свежерасколотого кремня.
Венедим вёл своих вверх по течению реки. Трупы врагов по берегу навалены были грудами. Когда же это мы успели стольких положить…
Ложе реки было свободным. Кто перебрался на южный берег, тот бился сейчас наверху. Кто не успел – погибал под клинками и стрелами прорвавшегося хора, под копытами конницы. Маленькая стража у моста сопротивления не оказала, бросила оружие на землю. Им тут же отрубили большие пальцы на руках и показали дорогу в обоз…
На южном берегу всё ещё лязгало железо и бились щит о щит. Но северный берег был уже пуст. Даже шальных, пущенных наудачу стрел не прилетало оттуда, и звуков боя не стало слышно. Венедим имел достаточно опыта, чтобы сказать: это победа. И, опять же, достаточно, чтобы не расслабляться. Пока не опустится тьма, победа не может считаться достигнутой…
Что за?..
У него было отшлифованное годами чувство времени. Оно говорило: до сумерек ещё почти три часа, до настоящей темноты – пять.
Но сумерки уже наступили. Так бывает, если небо обкладывают многослойные тучи.
Небо над головой – чистое…
Дрогнула земля. Долгий звук, как от каменного обвала в горах, дошёл по ногам.
На миг стало очень тихо. Будто бы даже бойцы остановились и замерли, прислушиваясь.
И тут – ударило совсем рядом. Воздух наполнился звоном, во всём теле отдалось болью, как отдаётся в руках после неосторожного удара тяжёлой палкой о камень.
Чародейство, подумал Венедим недоумённо. Какое-то прямое чародейство… Ведь – не положено, не принято.
Да и вряд ли возможно…
Венедим мало что знал о чародействе. Ровно столько, сколько положено знать простому воину, способностями не обладающему и умениям не обученному. Как различить чары, как оберечься от самых ярых. Простые заклятия. Подобно большинству, он полагался на амулеты и помощь настоящих чародеев. На пути из Кузни Пактовий объяснил ему кое-что: отчего, например, чародеи не всемогущи и почему даже самые сильные из них не в силах противостоять в открытом поле хорошо обученному вооружённому отряду. Да, они могут заранее наделать всяческих ловушек, отправить отряд по ложному пути, напустить на него мертвецов или зверей (впрочем, и это нужно готовить заранее) – но не в состоянии наслать мгновенную смерть, или спалить огнём, или заставить драться между собой, – хотя всё это даже начинающий ученик чародея легко сумеет сотворить с одним-двумя людьми, встреченными им где-нибудь в тёмном переулке… Когда люди кучно – их слабые, неразвитые, неуправляемые, возбуждённые близостью смерти чародейские силы всё равно сплетаются вместе и искажают собою волю чародея, и тот теряет способность действовать точно. Это примерно то же самое, что стрелять из лука в дыму и при постоянно меняющемся резком ветре – особенно если знаешь, что выстрелить можешь один-два раза и что ветер этот вполне способен развернуть стрелу в тебя самого…
Вот поэтому чары на поле боя почти никогда не применяются. Там, где говорит холодное железо, со словами лучше повременить.
Но сейчас… сейчас кто-то явно нарушал это правило.
Воздух продолжал звенеть подобно перенатянутой струне. Венедим вдруг почувствовал, что ноги его теряют опору. Река, которая только что была слева, вдруг оказалась справа и внизу. Он ещё успел увидеть – почему-то сверху, – как взлетают над землёй, раскинув руки, люди – а потом в ушах лопнуло громоподобно, и белый огонь захлестнул всё.
Глава восьмая
Её опять ослепило и опять ненадолго, наверное, она уже научилась с этим справляться. Золотые медленные всадники были необыкновенно красивы… Потом, когда блеск сполз и испарился, и всё вокруг вернулось к прежнему суконно-кожано-железному состоянию и прежним краскам, коричневым и зелёным по преимуществу, она замерла, насколько можно замереть, сидя на идущей тяжёлой рысью степной кобыле, неравноценной замене умнице Фелице… Впервые после возвращения (возвращения? – она уже сомневалась в этом…) картина, увиденная ею в момент золотой вспышки, так сильно отличалась от того, что видят глаза всё остальное время. Но ей понадобилось ещё сколько-то секунд или даже минут (время шло странно: и неслось, и ползло, и иногда даже будто бы возвращалось назад, но никто при этом не воскресал, к сожалению…), чтобы вспомнить золотую панораму и совместить её с этой, видимой, и понять, в чём же их различие.
С севера приближалась золотая волна. Земля выгибалась и натягивалась, разглаживая все свои складки, при подъёме на немыслимую высоту…
– Алексей! – разом охрипнув, крикнула она, но он уже сам стоял в стременах и смотрел в ту сторону, и лицо его было чрезвычайно спокойным, как тогда, в момент появления отряда Венедима. Или раньше, когда он засунул её под приборную доску, а сам повернулся к липким монстрам…