Иное небо [Чужое небо], стр. 3

7.06.1991. ОКОЛО 3 ЧАСОВ НОЧИ. ГДЕ-ТО МЕЖДУ ЕКАТЕРИНБУРГОМ И КАЗАНЬЮ

Я так и не уснул. Лежал, ворочался, мчался раскаянием. Зачем устроил жеребятину? Ну, в самом-то деле – зачем? Дурака валял? Воистину дурака… Пытался расслабить тело и заставить мозги подумать о деле – тоже не получалось. Тот мизер информации, что у нас был, уже давно усвоен, и нового из этого ничего не выжмешь. Надо просто там, на месте, натянуть хорошую паутину, сесть поудобнее и ждать. И все. Техника заброшена, люди все на месте, времени у нас вагон… Р-147 как прилегла в Кургане, так и не пошевелилась до сих пор. Я прикрыл ее пледом – она сморщилась обиженно, и все. Интересно, какая у нее в этой игре роль? Если, конечно, в этой игре… и если я не обознался. Я тихонько встал, наклонился над ней. Спит… но как-то странно… не пойму… Я вдруг понял, что она на меня смотрит. Веки не сомкнуты, только опущены… и волосы за ухом как-то не так лежат… Я протянул руку, коснулся волос, и тут они все легко скользнули вверх, обнажая гладкий зеленоватый череп, глаза страшно распахнулись, а вокруг моих ног захлестнулось и обвилось что-то упругое и сильное, отлетел плед – ко мне тянуло руки чешуйчатое хвостатое существо…

– Проснитесь! Проснитесь! – незнакомый перехваченный голос.

– Что? – я приподнялся. А… все в порядке, в порядке… – у меня тоже перехваченный голос. Купе, горит настольная лампа, сердце опять в третьем режиме. Р-147 без косметики, в том же черном свитере и трусиках, и пахнет от нее мылом и зубной пастой – встала, умылась…

– Вы так кричали, – сказала она жалобно. – Я думала, убили кого-то.

– Пойду умоюсь, – сказал я.

Убили… убили… ну, убили. И что теперь?

Рожа в зеркале была не моя. Похожая, но не моя. Не родная. Это тоже гнездится где-то: вот однажды посмотрю в зеркало, а там – крокодил, или оскаленный череп, или старик… или женщина. Что не менее ужасно.

Умылся. Вернулся. Посмотрел на трофейные часы. Тут же забыл, что там увидел. Р-147 лежала с открытыми глазами. Свитер ее очень небрежно и очень заметно валялся на столике. Эти немецкие женщины…

– Вам что-то приснилось? – спросила она.

– Может быть, – сказал я. – Не запоминаю снов.

– Меня долго мучали кошмары, – сказала она. – Пока я не стала лечиться у Бонгарда.

– Извлечением души?

– Не смейтесь, это действительно так! Это не выдумки, я же… – она замолчала и приподнялась на локте. – Хотите попробовать? – страшным шепотом спросила она.

– Нет, – сказал я. – Мне нельзя. У меня искусственное сердце.

– Неважно! Ведь душа…

– Все равно не хочу.

– Вы будете жалеть, страшно жалеть…

– Гашу свет?

Я выключил лампу, разделся и лег. Р-147 выглядела подозрительно бодрой. Слопала какой-нибудь стимулятор? Допустим. Ну и что? Не везу я ни оружия, ни фальшивых паспортов, и даже денег у меня кот наплакал. Залезть же в память раухера невозможно.

Да и залезь туда кто… Архивная крыса Люба, вручая мне тощенькую папочку с материалами по «Пятому марта», сказала: все здесь, Игорек, нет больше ничего, будто и не люди это, а мороки. И Командор бушевал, что идти на акцию с такой информацией – это просто подставлять задницу. Бушевал он, впрочем, наедине со мной, в подвальчике того самого, на углу Авиаторов и Денисюка, хлопнув предварительно для расслабления полбутылки «Кедровой». В кабинете же Тарантула он вел себя лояльно и делово и даже изображал повышенное внимание, когда Тарантул с мужественной сдержанностью и простыми словами заливал нам, насколько от успеха этой акции зависят судьбы нашей цивилизации и даже самое существование оной. И здесь в который раз проявилось замечательное свойство мимики Тарантула: какую бы святую истинную правду не говорил он – вплоть до цитирования таблицы умножения – видно было: врет. Может быть, потому, что когда-то зубы съел именно на дезинформации. Взять, скажем, сибирскую атомную бомбу: сделали ее в металле только в семьдесят втором, но уже с пятьдесят восьмого весь мир был убежден, что она существует. Прошла большая серия дез: будто бы Гринсгаузен передал Сибири документацию по ультрацентрифуге для разделения урановых изотопов (он так и сидел бы до сих пор, если бы не умер от лейкоза), и будто бы где-то в пустыне Намиб наши егеря захватили трейлер с обогащенной урановой рудой (трейлер действительно пропал, но без нашей помощи – но очень кстати), и за немыслимые деньги везде, где только можно было, скупали плутоний, и даже загрузили в глубокую шахту и подорвали полторы тысячи тонн аммонита – и Тарантул потом, очень довольный собой, говорил, что атомная бомба, существующая только в головах противников, сдерживает их не хуже настоящей, а обходится раз в сто дешевле… поэтому, слушая его, я все старался понять, в чем же заключается истинный смысл операции – но так, конечно, и не понял.

Не понял до сих пор.

– Ах, это невозможно, – сказала Р-147, – я не понимаю – быть таким бесчувственным… я не понимаю.

Она села, замерла на минуту – будто внезапно и глубоко задумалась – потом быстро шагнула ко мне и забралась под плед. Это невозможно, шептала она, это невозможно, это… Да, подумал я, невозможно… а если невозможно избежать насилия, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие…

7.06.1991. 9 ЧАСОВ. КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ

Оказалось, что мы можем ехать одной машиной. Ей на улицу Гете, семнадцать – домой (адрес, телефон – все записал, да, позвоню, конечно), мне – на улицу Гете, двадцать шесть – в консульство. Носильщик уложил наши чемоданы в багажник такси, видавшего виды «блауфогеля», я расплатился с ним, сел рядом с Кристой, таксфарер переспросил адрес, тронулся – поехали. Через центр поедем или по кольцу? Как вам удобнее. Тогда по кольцу, в центре сейчас можно надолго застрять. И полиции там – в жизни такого не видел. С послезавтра, говорят, вообще внутри кольца только с пропусками можно будет ездить – во жизнь начнется веселая! Ну, это ненадолго, сказал я, дней десять, не больше. А сколько бензина лишнего сожжешь за это время, а? Да, это верно…

По кольцу свернули не налево, как я ждал, а направо, к Самотеке. На Таганской асфальт кладут, сказал фарер, ночью, видно, не успели, я только что оттуда, с Павелецкого… Нет разницы, сказал я. Есть небольшая, возразил фарер, с километр разница есть, но так надежнее… вы сами-то откуда? Из Томска, сказал я. Я слышу, выговор, вроде, не наш, сказал он. И как там, в Томске, дела? По-моему, замечательно, сказал я. А что у нас-то творится, слышали? Да уж… И что вы про это все думаете? Наверное, правильно все, в общем-то… Немцы уж очень обижаются, сказал он, а я так думаю, мы же не звали их сюда, правильно? А с другой стороны… Во, мотнул он головой, аж со всего света слетелись… На обочине, двумя колесами на тротуаре, стоял, накренившись, панцерваген «Мефисто». Башня была зачехлена. Вокруг машины слонялись глянцево-черные зулусы в белой тропической форме. Офицер – белый – скучал на водительском месте, а водитель копался в моторе. Вот, сказал наш таксфарер, русских – туда, черненьких – сюда, так и живем… На въезде в туннель под Тверской стояли пулеметные гнезда из мешков с песком, там дежурили парни в болотного цвета комбинезонах и каскетках – кажется, финны. У туннеля под Геринга пулеметные гнезда еще только ставили. На плоской крыше Культурного центра маячили часовые. Все это, конечно, играло роль забора, не более: настоящие сторожа прятались в тени. Позвони обязательно, сказала Криста. Непременно, сказал я. Где ты обычно останавливаешься? Как правило, в «Гамбурге», попробую и на этот раз там же. Место тихое, и до фирмы десять минут прогулки. И до меня столько же на подземке, сказала Криста. Именно. Въезд на мост охранялся крепко: по два панцервагена с каждой стороны, на самом мосту рейхсгренадеры, под мостом на бочке десантный катер. Пожалуй, про тридцать тысяч фон Вайль соврал. Как бы не все сто. Это уже не охранные мероприятия, это уже осадное положение. И – кстати – в Каире тоже ведь было осадное положение: пропускной режим, комендантский час, прочие прелести – и что? Генерал-губернатора с женой и детьми расстреляли в упор и скрылись без следа. «Пятое марта»… До Каира генерал-губернатор был комендантом Тифлиса.