В футбольном зазеркалье, стр. 75
– Хорошо, – отрывисто сказал он, открывая дверь. – После игры.
– И не делай, пожалуйста, оскорбленных физиономий. Будут необходимые люди. Кстати, кое-кто хочет поговорить с тобой. По твоим же делам.
Она не дала ему захлопнуть за собою дверь и высунулась на площадку.
– Постарайся не задерживаться! Слышишь?
Сбегая по ступенькам, Скачков никак не мог избавиться от ощущения, что его все еще подталкивают в спину. Назойливое, унизительное прикосновение словно приклеилось к спине, и он, прежде чем выйти из подъезда, завел под плащ неловко руку и там, возле лопаток, скреб долго и ожесточенно.
Час был не ранний, в киоске на углу не осталось ни одной газеты. Однако продавщица узнала его и, достала несколько газет из-под прилавка. Знакомая Клавдии, у нее вообще какие-то знакомства: продавцы, закройщицы, маникюрши.
Гудок, настойчивый, протяжный, совсем рядом, заставил вскинуть голову и оглянуться, – пока ему отсчитывали сдачу, он развернул газету. На тихой скорости ползло битком набитое узлами, пассажирами такси, и шофер, высунувшись, приветственно кричал, махал рукой, показывая в улыбке зубы. Скачков, едва взглянув, небрежно отсалютовал и стал сметать с прилавка сдачу.
– Есть «Моды», – сообщила продавщица по секрету. – Клавдия просила оставить. Заберете?
– Я не домой, – сказал Скачков.
Он отошел, и продавщица, словно желая его обрадовать, высунулась из окошечка и пискнула вдогонку:
– Сегодня придем болеть! Обязательно!
Вместо ответа Скачков сделал неопределенное движение бровями: что ж…
Пока он переходил улицу, его окликнули несколько раз. Никого не узнавая, Скачков кивал, выдавливал любезную улыбку, лениво делал ручкой. Останавливаться он остерегался: сейчас сбегутся, обступят, позабудут обо всех своих делах, и придется разгонять с милицией.
Сегодня весь город с самого утра жил ожиданием вечернего сражения на стадионе. То, что ленинградцы выиграли у бакинцев и очередной кубковый матч состоится не где-нибудь, а дома, болельщики восприняли как дар судьбы. В такой день даже какой-нибудь бухгалтер, одрябший от заточения в своей конторе, с тайным нетерпением посматривает на часы. В углу, за стулом у него лежит прихваченное из дому снаряжение многолетнего посетителя стадиона: пакет с бутербродами и термосом, армейская накидка от дождя, программа матча и старая газета, чтобы застелить сиденье. Но вот стрелки казенных часов сверху донизу рассекают циферблат, бухгалтер нервно стаскивает нарукавники и под затаенные усмешки сослуживцев бежит к остановке, чтобы успеть втиснуться в автобус. О, до матча еще надо успеть принять участие в «трепаловке», собирающейся у щита с таблицей первенства: обсудить последний выигрыш ли, проигрыш своей команды, всенародно порыться в воспоминаниях, смакуя удары знаменитых футболистов, – каждый их гол был глубоко индивидуален, уникален, как штучная работа большого мастера, – сцепиться с кем-нибудь в горячем споре и, если не доказать свое, то хоть просто отвести душу (в «трепаловке» говорят все разом, совершенно не интересуясь тем, что скажет другой, а порываясь высказаться сам, что в общем-то напоминает футбол, где каждый старается отобрать мяч у соперника). А уж потом и матч!.. И назавтра, у себя в конторе, бухгалтер вдруг задумается, отключится от всего вокруг и вперит взор в окошко, на облака в высоком небе. И в голове его вновь замелькает все, что произошло вчера на поле, когда он, поднятый порывом на ноги вместе со всей трибуной, орал, грозил и ошалелыми глазами шарил по соседям за сочувствием. «Ах, если бы он, черт его дери, не бил, а вовремя отпасовал направо!..» И с тяжким вздохом опускал лицо в бесчисленные клеточки скучных ведомостей.
С газетами под мышкой, с сумкой Скачков направился к детской площадке, обошел разбросанный песок. На скамейке, в окружении высоких каменных домов, пригревало солнце, и голоса детей звенели на одной высокой слитной ноте. Ребячий гам нисколько не мешал Скачкову. Наоборот: просматривая заголовки, поглядывая на копошившихся в песке детишек, он успокаивался и обретал свое обычное настроение здорового, всегда уравновешенного человека. Ему хотелось, чтобы в этом завидно деятельном муравейнике одетых разноцветно человечков, копошилась и Маришка. Он сидел бы и читал не торопясь газеты, она иногда подбегала бы к нему и… А, да что теперь!
В газетах он внимательно прочитывал четвертую страницу. В колонке спортивной информации, набранной мелким убористым шрифтом, он нашел коротенькое сообщение из Варшавы и расстроился: советская сборная проиграла олимпийский отборочный матч команде Польши. Скачков сильно потянул носом и откинулся на спинку скамейки. Газета легла на колени.
Скачков задумался и не заметил, когда все вокруг утихло, когда успели разобрать и увести в квартиры детвору. Он почувствовал голод и подскочил, увидев сколько на часах. Прежде, чем отправиться к Шевелеву в дорпрофсож, следовало забежать в какую-нибудь столовую. Неряшливо запихав газеты в сумку, он пошел со двора, соображая, где побыстрее и недорого, но плотно пообедать, – совсем чужой заезжий человек в родном, да необжитом городе.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Автобус с командой пришел за час до начала матча. Шофер Николай Иванович давал протяжные гудки.
Объехав длинный, поперек движения поставленный автобус телевидения, мимо мороженщиц, столиков с лимонадом и чадящих жаровен с шашлыком, команда прибыла к служебному подъезду. Здесь было тише и спокойнее, стояла стайка разряженных девиц. Из дверей выскакивали толстенькие мужчинки в темных очках – почему-то все, кто крутится возле футбола, носят темные очки.
В стайке девиц произошло движение – к окну автобуса прильнуло улыбающееся лицо Владика Серебрякова.
Из автобуса, в обе двери, стали спрыгивать ребята: в отутюженных костюмах, с толстыми сумками, четкие проборы на головах. По давнишней традиции футболисты собираются на матч, как на праздник. Не озираясь, без всякого внимания к сбегавшимся болельщикам, команда вразвалку скрылась в помещении.
Грузный Иван Степанович сошел последним, поздоровался со Скачковым.
– Ну, как? У Шевелева был?
– Все в порядке, – ответил Скачков.
В дорпрофсоже, в большом ковровом кабинете председателя, пока дородный, располневший Шевелев выбирался из-за стола и шел к нему навстречу, Скачкову почему-то первым делом вспомнился тот незабываемый матч, когда он головой в прыжке забил свой первый гол, – выскочил на передачу Шевелева, ударил и потерял сознание.
– Тебе передали? – спросил Шевелев и, не выпуская руки Скачкова, увлек его к столу. – Я звонил. С кем это я говорил? С жинкой? Это та, длинноногая? Ну как же, помню…
Сели в кресла один против другого, Скачков пристроил в ногах сумку. Шевелев неожиданно засмотрелся на сумку, задумчиво попинал ее носком начищенного штиблета.
– Старая еще, а? Заслуженная…
– Да, с тех пор. – Скачков взглянул под ноги, совсем задвинул сумку под стул, чтобы не мешала, не лезла в глаза. Он ждал начала разговора, но Шевелев не торопился, чего-то мялся и тянул: полез через весь стол за папиросами, достал зажигалку. Он сильно раздобрел за эти годы – под дорогим пиджаком, обтянутый крахмаленной рубашкой, угадывался плотный живот.
– На базу не поехал? – спросил Шевелев, отгоняя дым от лица Скачкова. – Ну да, я понимаю. А туда сегодня целая делегация отправилась. Как – кто? Старики напросились. Потребовали автобус.
– Поляков поехал? Не засек?
– И Поляков, и твой сосед Рукавишников. Полный автобус набился. Некоторым стоять пришлось.
– «Чистилища», значит, не будет?
Ожидалось, что по результатам последних матчей на выезде дома не миновать внушительной накачки. Да и то – с самой зимы «чистилища» не собирались!
– Толку-то от них! Ну соберутся, ну поорут, ну установок накидают… Только настроение испортят! Пускай уж лучше старики. Да и ребятам интересно. Я тут с ними разговаривал – старики занятные. Такое, знаешь, рассказывают, я уши развесил!