Золотое колечко на границе тьмы, стр. 26
Для нашего пятого «Б» в начале учебного года не нашлось крепкого классного руководителя, его отдали старенькой учительнице ботаники Анне Семеновне. У той едва хватало сил, чтобы вести уроки, и нашим воспитанием занималась сама Зинаида – железная завуч и хозяйка всей нашей мужской школы-семилетки. (Директор казался нам личностью тихой и незаметной. Помню только, это был худой, бритый наголо мужчина, который кашлял и на школьных линейках говорил не "пионеры", а "пионэры").
Зинаиду мы боялись, она знала нас как свои пять пальцев. Так и говорила: "Вы мне мозги не закручивайте, я знаю вас как свои пять пальцев". Это была рослая пожилая особа с тугим узлом прически и большим педагогическим опытом.
Зинаида ввела к нам новичка посреди урока. Держала его за плечо. Мы с грохотом встали.
– Тихо, тихо, – поморщилась завуч. – Пожалейте нашу учительницу, мои дорогие… Анна Семеновна, голубушка, запишите этого молодого человека к себе, у вас тут не так тесно… Судя по табелю, в начальной школе учился он неплохо. Правда, отличается излишней самостоятельностью суждений, но, надеюсь, исправится… Ты ведь исправишься?
Новичок уклончиво шевельнул плечами. Плечи казались очень узкими – они были обтянуты слишком тесной суконной курточкой с якорем на рукаве. Зато штаны, сшитые из чего-то похожего на мешковину, были чересчур широки. Они, как казачьи шаровары, нависали над сапогами. Сапоги, старые сморщенные кирзачи, были мальчишке явно велики.
Плечи были узкие, зато голова слишком большая. И квадратная, как почтовый ящик. Эту квадратность подчеркивала стрижка – коричневый короткий ежик был обработан так, как обстригают иногда на газонах кусты, чтобы придать им кубическую форму.
А глаза были круглые, цвета бутылочного стекла. Спокойные и опушенные густыми ресницами. Это делало их похожими на глаза симпатичного теленка (если, конечно, бывают зеленоглазые телята).
Впрочем, разумение в глазах было совсем не телячье. Этакое спокойное понимание момента.
Зинаида Прохоровна удалилась. Мы снова с грохотом сели и выжидающе притихли. Седая и усталая Анна Семеновна близоруко склонилась над классным журналом.
– Как тебя зовут, мальчик?
– Усольцев.
– У-соль-цев… А имя?
– Форик.
– Форик? Гм… А как же полное?
Он сказал негромко и отчетливо:
– Формат.
Кто-то хихикнул. Но не сильно. Был у нас в классе Ренат, был Винцент, был даже Вильгельм (Вилька Краузе). Может, и Формат – нормальное имя, только нерусского происхождения.
Однако Гонка Кочнев по прозвищу Кочан все же хохотнул:
– И правда формат: двадцать четыре на тридцать, как фотоящик!…
Отец и брат Кочана работали в фотомастерской на городском рынке, снимали там своих заказчиков на фоне всяких декораций большущей деревянной камерой. С этим аппаратом Кочан и сравнил новичка.
Форик никак не отреагировал. Класс поэтому отозвался на хохмочку вяло.
Утомленная жизнью Анна Семеновна произнесла:
– Садись вон туда, на третью парту, Усольцев. А рядом с Кочневым не садись, он тебя испортит окончательно.
– Ага! «Фор» оторву, «мат» оставлю, – согласился Кочан.
Анна Семеновна печально сказала в пространство:
– Когда же наконец педсовет исключит тебя? Хотя бы на время.
– Жди да радуйся, – отозвался Кочан. Правда, уже вполголоса.
Гонка Кочнев по прозвищу Кочан был второгодником, двоечником и хулиганом.
В каждом классе, где мне в разные годы приходилось учиться, обязательно имелся такой обалдуй – страх учеников и горе педагогов. Но обычно страх был невелик, а горе – привычное, потому что чаще всего парни эти особой злостью не отличались, одноклассников задевали редко, с учителями ругались лениво. Они просто играли давно определенную им роль двоечников-придурков и нарушителей школьной 6лагополучности.
Кочан же был явная шпана. Злой авторитет не только классного, но и школьного масштаба. Все знали, что у него есть дружки в компании некоего Грини, чей брат сидит за квартирную кражу. С Кочаном не связывались даже самые старшие в нашей школе – семиклассники. Дрался Кочан жестоко. Вернее, не дрался, а просто бил: сопротивляться ему не смели. Блатные ухват очки его действовали на нас неотразимо. Кочан умел улыбаться криво и зловеще, бойко говорил на "шицной фене", а когда его очередной раз выгоняли из класса, шел к дверям вразвалочку и напевал под нос:
Форик Усольцев выслушал «Аннушку» и Кочана невозмутимо. Устроился на третьей парте рядом с Борькой Кислицыным, который был неразговорчив, потому что заикался. Выложил на парту учебник ботаники, тетрадку и ручку, поставил рядом с Борькой свою чернильницу-непроливашку и стал смотреть в окно с запотевшими стеклами.
В следующие дни он жил в нашем классе сам по себе. Пробовали дразнить – не откликался. Приставать посильнее не решались – в независимости Форика ощущалась уверенность: такой терпит, терпит, а потом и врезать может. В приятели к нему не набивались – больно он нужен со своей квадратной башкой! Сам он тоже ни к кому в друзья не лез. Впрочем, с Борькой Кислицыным охотно поделился перышками для ручки и ничего не попросил взамен. И тому же Борьке подсказывал на диктанте, когда тот ляпал ошибку за ошибкой… и с учителями не спорил! Непонятно, за что его выгнали из пятого "А".
А сейчас вот Форик Усольцев пришел нам на выручку!
2. "Приклюшиние-чец…"
Лишь бы хватило билетов… Форик от окошечка был уже совсем недалеко, человек за пять.
– А если не хватит денег? – вдруг шепотом встревожился Чижик. – Если по три рубля уже нет и остались только дорогие?
– Ты спятил? На детские сеансы дороже трех не бывают!
– Это когда старое кино, не бывают, – рассудительно напомнил Чижик. – А когда новое, все сеансы считаются взрослые.
А ведь в самом деле! Есть такое вредное для ребят правило в нашем главном кинотеатре…
– Ну, тогда… он нам крикнет от кассы.
– Все равно у меня только семьдесят копеек в кармане…
– У меня есть. На самый крайний случай. Эн-зэ… – я вытащил из кармана новенькую десятку.
Мама давала мне такую сумму раз в месяц, когда отец из своей далекой Белоруссии присылал перевод – для моего "прокормления".
Десятку я хотел сберечь, чтобы подкопить к ней еще и купить за пятнадцать рублей в магазине «Электротовары» карманный фонарик. Темным осенним вечером, когда идешь по грязи домой после шестого урока, с фонариком так уютно…
Однако если не хватит на билеты, то какой уж там фонарик…
Чижик с удовольствием поразглядывал хрустящую десятку. Чуть ли не обнюхал своим клювиком с редкими конопушками. И на какое-то время мы потеряли бдительность. А зря…
К другом углу кассового зала кучковалась шпана со своим щуплым и словно прокопченным предводителем. Он и был известен под кличкой "Копчёный".
Компания Копченого постоянно отиралась в кино. Обычно эти личности были заняты своими делами и к другим ребятам приставали не часто. Конечно, угроза в них была постоянная, но куда денешься. Приходилось существовать с ними на одном пространстве. Так африканские травоядные щиплют траву вблизи дремлющих львов: если хищники сыты и спокойны, можно пастись без особой боязни. Главное – не прозевать, когда возникает опасность.
Но мы прозевали. Я понял это, когда оказавшийся рядом Копченый дыхнул мне в лицо запахом табака и пережаренных семечек подсолнуха.
– Во какая деньга! Слышь, кореш, сыграем в номерки!
Я перепуганно скомкал «деньгу» в кулаке. Чижик тихо пискнул. Спасенья не было.
Рядом с Копченым стоял шкет – ростом с меня, но явно приблатненный. В приплюснутом кемеле с маленьким козырьком. С ленивыми безжалостными глазками. Копченый в улыбке показал гнилые зубы.
– Ну, шига-фиц ли сшифил-дрейц? Играем! Ший-чец шимер-ноц шильше-боц, тоши-гоц и шиньги-дец…