Золотое колечко на границе тьмы, стр. 23
Да, сейчас я видел, что он из другого мира, нездешний. Но ничуть не боялся. Появилась только теплая такая грусть. Но в то же время и радость: от понимания, что жизнь человеческая не кончается после того, что мы называем смертью…
И все же Володька был, вот он – осязаемый, близкий. Он встал. Посмотрел в яму у подвального окна. Улыбнулся:
– Похоже на бассейн фонтана. Да?
– Да… – немного, – неуверенно отозвался я.
– Давай бросим туда по денежке. Такая примета.
– Чтобы снова встретиться? – обрадовался я.
– Нет, – вздохнул он. – Чтобы не забыть…
Я послушно пошарил в карманах парусиновых штанов, но там было пусто. Володька торопливо сказал:
– У меня есть. Как раз две.
Я вдруг подумал, что он достанет из кармана старинные двухкопеечные монеты – те, что я нашел в старухином саду. Но у Володьки на ладони оказалась пара обыкновенных пятнашек.
Мы бросили одновременно. Вода вздрогнула. Две белые денежки были хорошо видны на кирпичном дне.
– Пойдем, – шепнул Володька. И взял меня за плечо. Хотя он и умер, ладонь у него была теплая.
Мы пошли по улице, ведущей к насыпи. Володька не убирал руку с моего плеча. Я смотрел под ноги, но вдруг ощутил Володькину улыбку. Он спросил:
– А зачем ты написал в своей повести, что хотел отдать польскую монету Сереге Тонкошееву? И что он тебе ее подарил…
Я сбил шаг. Спрашивать "откуда ты знаешь", не имело смысла.
– Ну… а что такого? – пробубнил я пристыжено.
– Ведь по правде-то этого не было.
– Я хотел отдать! В школу принес! Но Серега не пришел. Его тогда опять за что-то исключили на неделю.
– Вот так бы и написал, – мягко сказал Володька.
– Но я же… Ты думаешь, я хотел показать себя лучше, чем есть? Просто… Я же не биографию писал, а повесть. И хотелось, чтобы как интереснее. Ну, законченный сюжет.
– Тогда другое дело, – отозвался Володька. Вроде бы примирительно, однако и с усмешкой.
Я проговорил тихо и потерянно:
– Зато я… Игорьку елочный месяц подарил… Свой любимый…
Володька ладонью ласково надавил мне на плечо:
– Что ты оправдываешься? Я же просто так спросил.
За то, что я наполовину сочинил историю со старухой, он меня не упрекнул. Наверно, не догадался… И про полено…
Мы вышли к насыпи и по крутой лесенке поднялись на деревянную платформу. Пахло нагретыми шпалами.
Шумный паровоз обдал нас горячими запахами смазки, угля и еще чего-то "локомотивного". Потом прошли мимо нас и остановились вагоны.
– Прощай, Славка, – просто и твердо сказал Володька.
Я кивнул. Хотелось плакать. Володька протянул руку, и ладонь его была по-прежнему теплая, прочная, словно и не умирал. Но все равно я з н а л.
– Прощай, – шепнул я.
Он легко, словно на белых крыльях, взлетел на высокую подножку. В открытом дверном проеме стояла грузная проводница.
– Куда босиком-то? – ворчливо сказала она. Но посторонилась.
То, что у Володьки белый галстук, она не заметила, а вот босые ноги…
– Ох, Вовка! А сандалии-то! Там остались!
Он улыбался, выглядывая из-за проводницы. Откликнулся, совсем весело:
– Ну какая теперь разница!
И поезд сразу дернулся, набрал ход. И больше я не видел Володьку. Пыльные вихри, взметнувшиеся от колес, били меня по ногам, в глаз попала соринка. Я тер глаз левым кулаком, а в правом… сжимал подзорную трубу! Володька оставил ее мне!
Но скоро труба начала таять в моей руке. И я понял, что сам сон тает.
Я не хотел, чтобы сон уходил! Хотел, чтобы все это вообще оказалось не сном! Я должен был вернуться к подвалу, найти забытую обувь, успеть на линейку… А главное, не должен был потерять надежду опять увидеться с Володькой! Не может быть, что это сон! Вот же я стою на теплых досках, глаз болит от соринки, а другим глазом я отчетливо вижу растущие между шпал желтые цветы осота. Все настоящее, живое…
Не помогло это цепляние. И сон ушел, оставив меня, взрослого, хворого, утомленного заботами и хлопотами нынешних дней – наедине с самим собой. И со своей памятью.
…Теперь, чтобы оправдаться перед этой памятью, я признаюсь: не было разговора с Тонкошеевым, когда я покаялся, а он великодушно подарил мне монету. Хотелось мне закончить эту историю, поинтереснее, вот и придумал.
Но все остальное – правда! И про старый дом, и про то, как упал от боли, но не пикнул перед Эдькой Рюхиным. И про то, как утопил в ручье начиненное порохом полено…
11
Кстати о полене! История на том не закончилась.
В начале следующего года, на зимних каникулах, к нам на новую квартиру пожаловала Галка. В гости. Посмотреть, как мы тут живем, поболтать о прежних временах. Мама ей обрадовалась (история со злополучным червонцем была давно забыта). Я тоже обрадовался.
Мы пили чай у большой елки, под которой пыхтел и возился с ватным Дедом-Морозом Леська.
Галка весело излагала всякие новости про свое житье-бытье. Сообщила, что отцу, возможно, "скостят срок" и все будет хорошо, если мать снова не засадит его по своей вредности. Не было у Галки нежных чувств к мамаше, что тут поделаешь.
А потом Галка радостно спохватилась:
– Ох, еще новость! Помните соседскую старуху с бельмом? У нее под Новый Год печку разнесло! Взрывом! Старуха до сих пор ходит скорченная от перепуга и все время оглядывается…
Я обалдело мигал.
Как же так? Ведь я же своими руками…
Значит, я перепутал? Взял не то полено?
Нет, не мог я ошибиться. Я это проклятое полено знал до последнего пятнышка на коре!
– Наверно, бабка воровала у кого-нибудь дрова, чтобы сэкономить свои, – рассудила мама. – А хозяева начинили полено порохом. Так иногда делают, чтобы проучить жуликов.
Только это и оставалось думать.
А еще – то, что судьба оказалась справедлива и все-таки отплатила ведьме за меня. Причем отплатила по строго отмерянной норме – так, как мы с Володькой и хотели.
Таким образом, история с ведьмой получила закономерный конец. И я думал, что старуха после этого навсегда уйдет из моей памяти. Но я ошибся.
Старуха после еще не раз являлась ко мне (и правда, словно графиня к Германну).И в нехороших воспоминаниях, и в снах. Не хотела, чтобы я забыл о ней, Иногда она даже возникала в книжках, которые я писал. Не обязательно в собственном обличье. Иногда – в роли бездушного школьного надзирателя, иногда – в виде хозяина огорода, который изловил перепуганного мальчишку. Порой она превращалась в свирепого папашу, который считает, что лучшее средство воспитания сына – страдание тела и души. Становилась эта ведьма и чудовищем, которому чужая боль доставляет сладкую радость.
Я отчаянно воевал со всеми этими воплощениями старухи, но всегда она ускользала от окончательной мести.
И сейчас, видимо, ускользнет. Хотя впервые написал я про нее все очень точно.
Едва ли взрыв печки принес ей ощутимый вред. Старуха жива, несмотря на то, что прошло с той поры много лет. Она жива, потому что вселилась во множество других злых людей. Их немало вокруг – тех, кто обрекает ребятишек на мучения. Немало пришлось мне их встречать в своей жизни.
И, честно говоря, сейчас я не пожалел бы для этих старух не только начиненною порохом полена, но и крепкого фабричного фугаса…
Однако в тот день, когда пришла Галка, я радовался от души. Мне казалось, что ведьма от меня и от всех на свете ушла в прошлое.
А Галка вдруг спросила:
– Можно мне взять у вас книжку Марка Твена? Хоть всего на недельку. Мы с Лилькой, так соскучились по Тому и Геку!
Мама вздохнула и посмотрела на меня с многозначительным упреком. Дело в том, что осенью я дал почитать "Тома и Гека" Юрке Косову – новому своему однокласснику, он еще кому-то, а тот кому-то другому… И книга "ушла".
– Может, еще вернется¶ – неуверенно утешила меня Галка.
Книга вернулась через сорок с лишним лет. Конечно, не та самая, но в точности такая же…
Мы с женой и сыном Алешкой путешествовали на теплоходе "Юрий Андропов" по Волго-Балту. В 1990 году. Неспокойный был год, по радио звучали скандальные политические речи. Но все-таки люди плыли, отдыхали…