Топот шахматных лошадок, стр. 32
И подошла к Вашеку. И, надув губы, пробормотала то, что велел Костя.
Вашек заулыбался виновато и радостно.
– Да ну, это я сам такой дурак! Думал, что будет лучше, а не подумал… Ты не думай, я…
– Да ничего я не думаю, – выговорила Белка с великим облегчением. – Лепи как хочешь, и покажешь когда хочешь. О чем тут разговор… А я Сёге нашла еще одну лошадку…
– По шее бы ему, а не лошадку… – выговорил Вашек со счастливой улыбкой. – Болтун несусветный…
А над бассейном по-прежнему загорались радуги и разносился несмолкаемый смех. И было здесь лучше, чем во всех на свете аквапарках и диснейлендах. И небо опять стало ясным – над Институтскими дворами, которые Белка (она понимала это с запоздалым страхом) чуть не потеряла навсегда…
Вечерний луч
Владик Пташкин по прозвищу Птаха редко купался в бассейне. Зато он любил сидеть на «верхушке». Так называлась двухметровая каменная горка, на которой когда-то стояла позабытая теперь скульптура. Сядет, нахохлившись, как настоящая пичуга, и смотрит на тех, кто барахтается внизу.
Иногда Птаха наигрывал простенькие мелодии на крохотной губной гармошке. И почти никогда он не расставался с меховой растерзанной шапкой.
Постороннему могло показаться, что Владик о чем-то грустит. Но здешний народ знал, что это не так. Просто Птаха был такой. Он мог подолгу сидеть наверху, поглядывая на жизнь круглыми коричневыми глазами, и при этом тихонько радоваться. По-своему.
Иногда он досиживал до вечера, когда бултыханье и плеск прекращались и ребят оставалось немного. А те, кто оставался, знали, что наступило время "подводной охоты".
К концу дня вода в бассейне убывала, и тогда он преподносил сюрпризы. Необъяснимые с точки зрения нормальных наук и здравого смысла.
На бетонном дне становились видны желтые и белые (а иногда черные от старости) монетки. Их туда никто никогда не бросал, они прорастали на бетоне сами – как земляника на лесных лужайках. Побродишь в воде, пообмакиваешь до самого плеча руку – и вот на ладони мокрая добыча.
Монетки были самые разные – и нынешние, и старые ("дореформенные") и совсем старинные. Из разных стран. Можно было подумать, что сюда толпами ходят иностранные туристы и кидают в бассейн денежки на память. А ведь не бывало здесь никаких туристов!..
Иногда ребята находили и вовсе древние монетки – с профилями полководцев Эллады и римских императоров, с Гераклами, львами, триремами и кентаврами… Правда, золота и серебра не попадалось, только никель, медь, латунь, бронза. Но все равно это было здорово, словно кто-то рассыпал по дну остатки клада из разбитого кувшина.
Коллекции монет собирали немногие, но радовались находкам все. Их или оставляли на память, или менялись друг с другом, или несли в лавку "Всякие мелочи", что стояла среди магазинчиков и мастерских на правой стороне Треугольной площади. Пожилой хозяин лавки – похожий на Паганеля из старого фильма "Дети капитана Гранта" – торговал там разными старыми предметами: выцветшими китайскими зонтиками и веерами, статуэтками пастушек и дон Кихотов, облезлыми альбомами для фотографий, скрипучими патефонами, шкатулками из ракушек, письменными приборами, у которых не хватало чернильниц, и открытками позапрошлого века..
Звали владельца лавки Спиридон Спиридонович. Именно у него профессор Рекордарский купил аппарат «Фотокор», который раздвигался гармошкой и которым Валерий Эдуардович сделал немало снимков Институтских дворов для своего альбома. Известно, что современные аппараты почему-то не отражали на пленках и в цифровой памяти здешние пейзажи (ведь и у Вашека, когда он снимал Белку, она получалась прекрасно, а фон был размытым, как растекшаяся по листу цветная вода).
Когда ребята приносили монетки, Спиридон Спиридонович вооружался большой лупой с рукояткой, говорил "тэк-с, тэк-с, тэк-с" и внимательно разглядывал каждую находку. Потом назначал цену. Как правило, цена не устраивала владельца монетки и начинался горячий торг. В присутствии многочисленных свидетелей, советчиков и болельщиков. Судя по всему, торг этот доставлял немалое удовольствие обеим сторонам. Спиридон Сриридонович постепенно терял хладнокровие, голос его приобретал петушиные нотки. Этим голосом хозяин лавки утверждал, что находка "не имеет ни малейшей практической ценности (поверьте мне как старому нумизмату!)" и что в "прежнее время" дети не были такими "своекорыстными, невоспитанными и упрямыми". "Своекорыстные дети" не уступали и хором твердили, что за эту «деньгу» любой музей отвалит сказочные суммы.
Наконец Спиридон Спиридонович уступал и высыпал во вспотевшую от азарта ладошку горстку металлических денежек. Они были похожи на крупные чешуйки. Никакое государственное казначейство не признало бы их законным платежным средством. Похоже, что хозяин "Всяких мелочей" сам вырезал их из блестящих консервных банок и тонкой стамеской выбивал на жести цифры и буквы. Но почему-то в магазинчиках и ларьках на Институтских дворах эти денежки брали охотно. На них можно было купить леденцы, жевательную резинку, воздушные шарики, пластмассовых солдатиков, резину для запуска самолетиков, пистолеты-брызгалки и прочие предметы первой необходимости.
На эти же денежки-чешуйки Владик Пташкин купил в одной и местных лавок свою губную гармошку…
А о том, что Спиридон Спиридонович был человек добрый и не жадный, говорит такой случай. Однажды владелец лавки поманил Сёгу, раскрыл перед ним коробку с потертыми (явно старинными!) шахматными фигурами с сказал: «Выбирай». Без всякой платы, просто так. При условии, правда, что "твой брат Вашек потом сделает дубликат". (Тогда никто еще не знал, что через много лет шахматные лошадки, изготовленные знаменитым скульптором Вячеславом Горватовым станут антикварными ценностями.)
Бассейн дарил девчонкам и мальчишкам не только монетки. Иногда он словно превращался в маленькое море. Правда, вода оставалась пресной, но у ребячьих ног принимались шнырять рыбешки, а ступать по бетонному дну приходилось осторожно: можно было уколоть ногу шипами морского ежика или маленькими острыми раковинами.
Эти ракушки разных форм, окаменевшие мелкие панцири морских ежей, затвердевшие морские звезды размером с орден, крабьи клешни, осколки камней с отпечатками рыб и водорослей тоже были трофеями. Их, кстати, редко относили во "Всякие мелочи", обычно оставляли себе.
Иногда попадались маленькие живые крабы. Девочки их побаивались. Мальчишки, попугав девочек ("Ка-ак цапнет!"), отпускали «крабёнышей» в ручей, вытекавший из бассейна. Те охотно устремлялись вниз по течению и пропадали с глаз в заросшей канаве. Судя по всему, они стремились к таинственному Круглому болотцу. Кое-кто выражал опасение: выживут ли эти обитатели моря в пресной воде? Но большинство считало, что выживут – болотце-то не простое…
Костя не часто бродил в бассейне. Обычно он сидел на каменном ограждении и следил за теми, кто добывал подводные трофеи. Радовался, если кому-то повезло, а сам никакой добычи не хотел ("Зачем?"). Но однажды Владик Пташкин перестал пиликать на гармошке и сказал с высоты:
– Костик, ты все сидишь, сидишь. Попытай счастья…
– Зачем? – сказал Костя.
– А просто так…
Костя не стал спорить (Птаха был славный). Спрыгнул в воду, побродил, понагибался. На ощупь взял со дна плоский прямоугольный камешек Глянул… Ух ты!
Костя осторожно вытер находку подолом тенниски. И даже подышал на нее. В серый ракушечник был плашмя впаян окаменелый морской конек. Он сохранился удивительно. Словно искусный ювелир тонко вырезал чешуйки, плавники, зубчики гривы и завитого хвостика, узкою лошадиную мордашку с прикрытым выпуклым глазком… Вся плитка была размером со спичечный коробок, а конек ростом сантиметра три.
Костик выбрался из воды. Любопытный народ тянул к находке шеи.
– Сёга! – окликнул Костик. – Смотри, что я нашел!
Сега примчался откуда-то издалека, со стрекозой на плече.