Тополиная рубашка, стр. 20
Хозяин сокрушенно закачал головой и наклонился надо мной, как добрый дядюшка. Ключик закачался у меня перед глазами. Я вцепился в него, потянул, а краем стекла полоснул по шнурку. И с добычей в кулаке рванулся вверх.
Хозяин страшно, нечеловечески завизжал. Запрыгал. Проволочные болваны стремительно выкатились из троллейбуса.
Но я уже летел к опушке леса! Мчался изо всех сил!
Только… Что это? Непонятная тяжесть перевернула меня вниз головой. Я задрыгал ногами и брякнулся в траву у железных уродливых кустов.
Почему? Ох, балда, это же ключик! Я забыл, что с посторонними вещами летать нельзя, даже с самыми маленькими. Ключик совсем крошечный, а для меня все равно что якорь.
Но не мог же я его бросить!
А Хозяин и его колючие балбесы уже подбегали. Хозяин визжал:
– Шпана! Ворюга! В лапшу искрошу, сопляк паршивый!
И я по земле бегом ринулся в чащу ржавого леса…
Ну, как про это написать? Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, я и сам бы не поверил, что смогу пробиться сквозь такую режущую, рвущую, колючую жуть. Но я пробивался. Гнилое железо листьев полосовало меня острыми краями. Лианы из колючей проволоки раздирали рубашку и кожу. Трухлявая железная чешуя прилипала к лицу и сыпалась за ворот. Но я не останавливался. Потому что за мной, не догоняя, но и не отставая, ломились через лес Хозяин и его слуги. Хозяин уже ничего не кричал. Я слышал только сиплые выдохи и скрежет.
Я телом пробивал в ржавых зарослях просеку. Как тяжелый пушечный снаряд. Я так и твердил себе: “Я снаряд, я из стали, мне ничего не страшно, мне ничуть не больно, вперед! ” Я заставлял себя думать об этом без передышки. Потому что если бы я подумал о другом: о том, что тяжело дышать, и о том, какой длинный путь, и о том, сколько у меня царапин и порезов, тогда я сразу упал бы. Но я снаряд! Мне никем нельзя больше быть! Снаряду – не больно! Снаряд – вперед!..
Не знаю, случайно ли я выбрал тогда путь… То есть знаю, что не случайно. Потому что сквозь боль, сквозь ржавый бред несколько раз пробивалось воспоминание о дяди Борином компасе. Белый наконечник стрелки словно вспыхивал впереди, и я, не размышляя, мчался именно к нему. А может быть, это мне уже потом казалось, когда вспоминал?
Так или иначе, я вылетел прямо к железной свалке. Вернее, на лужайку, что отделяла свалку от ржавого леса. И тут, когда пробиваться уже стало не надо, силы у меня кончились.
Нужно было еще пробежать по логу, вскарабкаться по заросшему откосу, добраться до баньки, отпереть один браслет. Лучше всего Настин. А я стоял и двинуться не мог. Отчаянно болели порезы, и с пальцев капала на босые ноги теплая кровь.
Из черной ржавой чащи выскочил Хозяин. За ним с дребезжаньем продрались проволочные слуги. Хозяин семенил ко мне, размахивая кулаками, и что-то кричал блеющим голоском. А слуги скрипуче переваливались.
Я глядел на них беспомощно и даже без злости. Но потом злость все же колыхнулась во мне и подтолкнула. Я посмотрел: чем бы в этих гадов бросить? Увидел у ног в траве бутылку с разбитым горлышком. Поднял ее, скользкую и тяжелую, кинул в Хозяина. Вместе с бутылкой сорвались с пальцев темные шарики крови.
Взмах у меня оказался слабый, бутылка упала в пяти шагах. Я заплакал от досады и беспомощности.
А Хозяин вдруг остановился. И его дураки тоже.
Хозяин заругался. Он испугался чего-то. И я увидел – чего! Между нами стремительно вырастали и разворачивали острые листья несколько топольков. Они поднялись двухметровые, тонкие, трепещущие под луной.
Я не удивился. Слишком я был измучен. В моих скачущих, раздерганных мыслях вставшие топольки как-то увязались с упавшими на землю каплями крови. И я опять махнул рукой.
И еще несколько тополят взметнулись между мной и врагами!
Тогда я засмеялся сквозь слезы. И еще раз бросил в землю теплые брызги тополиной крови. И тоненькие деревца встали четкой шеренгой.
Хозяин мелко бегал вдоль этой шеренги, верещал, но, видимо, не смел пересечь волшебную линию.
Я повернулся и медленно побрел по мокрой траве. У железной сторожки горела яркая лампочка. Я обрадовался. Не надо спешить к ведьмам. До них, до ведьм-то, еще долго добираться, а кто знает, сколько времени удержит Хозяина строй тоненьких тополят?
– Дедушка… – позвал я слабым голосом.
Старик с проволочной бородкой появился сразу. Тонко вскрикнул, заохал, увидев меня, но я сказал:
– Где кольцо-то, дедушка? – И разжал левый кулак. И сверкнул в лунном луче ключик. Старик опять тонко вскрикнул и, кажется, заплакал.
У меня в голове гудело от усталости и боли. Я из последних сил улыбнулся и проговорил:
– Вот… Где тут щелка?
Щелка-скважина сразу нашлась, ключик повернулся легко и моментально рассыпался в порошок (“А еще нержавейка”, – подумал я).
Тяжелое кольцо упало и больно стукнуло меня по ноге.
– Сыночек ты мой, – тихо сказал старик.
А позади, где остался Хозяин, я услыхал тоскливый, затихающий вой…
Старик легко поднял меня. На траву упало несколько лоскутков – остатки моей тополиной рубашки…
– Куда же тебя, родной ты мой? К доктору надо бы, а как среди ночи…
– К Насте, – пробормотал я. – Она вылечит…
Потом помню только Настины теплые пальцы и сиплый шепот Глафиры:
– Ты, само главно, кровь останови. В ём и так кровушки-то всего как в пташке…
И бубнящий голос Степаниды:
– Я лунную травку замешала, чтоб зараза никакая в его не попала, микробы всякие…
Боль поутихла, но совсем не прошла. До конца вылечить меня так быстро не могло, видно, никакое колдовство. А может, как порвалась ржавая цепь Хозяина, так ведьмы потеряли волшебную силу?
И уже дома, в постели, я сквозь сон ощущал, как ноют мои ссадины и порезы…
ПОСЛЕ СКАЗКИ
Мама утром увидела, во что превратился мой костюм, и взялась за голову. Она даже не ругала меня, а только повторяла:
– Это не ребенок, а ужас. Это где же так надо носиться, чтобы изодрать все в клочья? Уму непостижимо…
Я лежал под натянутым до носа одеялом и виновато бубнил, что мы с ребятами лазили на свалке и я застрял в колючей проволоке.
– Неужели свалка – подходящее место для игр? – печально спросила мама. – Ты ведь не только одежду мог изорвать, но и сам исцарапаться. Ты цел? Ну-ка…
Она дернула с меня одеяло и опять взялась за голову.
Потом она мазала меня тройным одеколоном и бинтовала. Я терпел, только шипел сквозь сжатые губы. Наконец лечение кончилось, и мама велела мне весь день сидеть дома. Не в наказанье, а просто другого ничего не оставалось: куда я пойду такой изодранный и запеленутый, как мумия?
Что же, я сидел и вспоминал ночные приключения. И разные были во мне чувства. Гордость была, потому что я победил Хозяина. Радость была, потому что ржавые люди теперь все расколдованы и могут жить по-человечески. И грустно было, что летать больше не смогу. Неужели никогда не смогу?
А может быть, ведьмы что-то придумают и помогут мне?
Но тополиного пуха для пряжи теперь нет и не будет до нового июня. Целый год ждать! Да к тому же я догадывался, что Настя, Глафира и Степанида уже и не ведьмы. От ржавой неволи избавились, но и волшебство, наверно, потеряли…
Ладно. Все равно их надо навестить. Узнать, как идет их вольная жизнь. Спасибо скажут – и то хорошо. А может, хотя бы их мазь для царапин сохранила волшебную силу?
Кое-как я дождался полуночи. Выбрался в окно и двинулся по огороду. Шел я без опаски, потому что привык: в это время все крепко спят. И я ужасно перепугался, когда за кустами смородины кто-то заверещал и кинулся от меня напрямик через гряды.
Я упал на четвереньки в ботву и лишь спустя минуту догадался, что это была Нюра. По визгу догадался. Она, видимо, шла от уборной, увидела меня в бинтах и решила, что это мертвец или привидение.
Теперь своими воплями она перебудит весь дом! Пришлось возвращаться через окно в постель.