Стеклянные тайны Симки Зуйка, стр. 59
– Все-таки она сделала свое дело… Да, Мик?
– Конечно! Мы вчера столько увидели! И горы на Луне, и Венеру…
– Да. Но я не про вчера, а про сейчас…
– А… что сейчас?
– Ты разве не понял? – искренне изумился Симка. – Это же она взорвала мотоцикл! Вспомни, где была она и где он ! Солнце прошло сквозь нее и ударило лучом точно в бензобак!
Мик, моргая, молчал с полминуты. Потом вскинул мяч и закрутил его на пальце. Проговорил в пространство:
– Дед правильно сказал: есть на свете Бог. И справедливые законы…
– Которые ничем не собьешь, – хрипловато сказал Симка, глядя на вертящийся мяч с искоркой на колпачке ниппеля. Хотелось заплакать, и он прикусил губу.
И показалось, что через двор по границе солнца и тени прошел неторопливый призрак маятника Фуко…
Четвертая часть
Воздух той давней ночи
Хенды и хохи
Когда-то над логом, в конце Заовражной улицы, стоял кирпичный дом с полукруглыми окнами. Давным-давно он сгорел, развалился и сполз по откосу. Теперь от него сохранилась лишь стена нижнего этажа. Она оказалась вмурованной в песок и глину. Похоже было на остатки старинного форта с засыпанными бойницами под козырьками кирпичных полукружий. Эти остатки заросли полынью, коноплей и репейником.
Здесь хорошо было подкарауливать врагов. А когда враги нападали, удобно было отбиваться, прижимаясь спинами к прочным кирпичам.
Глаза пантер и гиен, когда те подкрадывались, блестели в зарослях, как зеленые и желтые стеклянные шарики.
Врагов было много. Особенно коварно вели себя клочкастые вонючие гиены. В пантерах есть хоть какое-то благородство, а гиены – на то они и гиены. Особенно подло вела себя старая хитрая гиена, которая однажды выманила Луи из обезьяньего города в долину. Она выжила после того, как павиан перегрыз ей глотку, и с той поры сделалась лютым недругом Луи и Мика. Ей не раз перешибали лапы и пробивали башку каменными топорами. Она, скуля и подвывая, уползала в джунгли, а залечив раны, снова строила ребятам ловушки…
– Луи, смотри – они заходят слева! – кричал Симка Мику.
– Мик, осторожно! Она хочет прыгнуть сверху! – пронзительно предупреждал Симку Мик.
В игре было не так, как в жизни. Африканским Миком был Симка, а настоящий Мик превратился в Луи. И события раскручивались не похоже на те, что в поэме Гумилева. Здесь Мик успел на выручку к Луи, и они храбро отбились от хищников. И больше не расставались. Луи понял наконец простую истину – дружба дороже всякого королевства, и если уж воевать, то за эту дружбу и за справедливость…
– Луи, держись! Я прикрою тебя с фланга!.. Ага, получили по мордам! – И Симка-Мик перебрасывал из ладони в ладонь боевой топор.
Топоры были как у самых диких африканцев – из осколков гранита и бамбуковых рукояток. Рукоятки смастерили из обрезков лыжных палок. Острые камни нашли среди щебенки, которой рабочие заваливали ямы на улице Шверника. Вставили гранитные лезвия в расщепленный бамбук и перевязали крест-накрест мочальными жгутами…
Когда отправлялись на войну в овражные заросли, Симка обматывал себя снятой майкой, как набедренной повязкой. Мик набрасывал поверх белых лямок матросский воротник. Этот воротник по просьбе Симки раздобыл (специально для Мика-Луи) дядя Миша. Купил его в лавке речфлота (посторонним там форменный товар не продавали). В парусиновых штанах и синем воротнике Мик чувствовал себя настоящим сыном французского консула, сбежавшим в джунгли.
Мик сам захотел быть не Миком, а Луи. Откровенно заявил, что такой характер ему подходит больше, а до настоящего героического Мика ему далеко.
Симка для виду поспорил, но понимал, что друг его прав.
Каждому хочется, чтобы друг был без страха и упрека. Но на самом деле таких, видимо, нигде не бывает. И Мик был не такой. Порой доверчивый, добрый, ласковый даже и, случалось, храбрый (как в случае с Треножкиным и на пожаре), а иногда… Ну, прямо скажем, Симка чуть не стонал от досады.
Было в Мике что-то от лисенка – добродушного, но и хитроватого. Случалось, пообещает что-нибудь и не сделает, а потом изворачивается и плетет ерунду. Или договорятся они встретиться у Симки, а Мик забудет. Или того хуже – убежит на Камышинскую улицу, где каждый день играли в футбол мальчишки (те, что звали его Ржавым). И нет чтобы Симку позвать! Исчезнет на целый день, а потом:
– Ну, понимаешь, они пришли и просят: «У нас человека в команде не хватает, без тебя никак, ты же лучше всех бьешь левой ногой»… А к тебе я не успел…
Симка знал, что левой ногой Мик бьет по мячу, как больная курица, и только сопел от такого вранья и обиды.
Один раз Симка сказал Мику:
– Ты безответственный … – Это он вспомнил мамино слово, которое не раз слышал в свой адрес.
Мик стрельнул глазками, надул губы и нагнул голову.
– Да, я такой… Дай мне по шее.
Ну, как было злиться на него?
Несколько раз они ссорились почти по правде. И Симка сердито уходил со двора на Заовражной улице домой. Но оба знали, что ссора не навеки, а до утра. Утром или Симка бежал к Мику и вытаскивал его из гамака, или Мик прибегал Симкиному дому и бросал мячом в стену между окнами – в доме раздавался гул, как в пустом корыте, по которому стукнули кулаком.
А один раз получилось, что Симка разозлился на Мика зря. Они собирались в кинотеатр «Победа» на фильм «Старик Хоттабыч», но Мик не пришел к назначенному часу. И вообще в тот день не пришел. И Симка, стиснув зубы, решил, что сам к Мику не пойдет. Наверно, тот опять «лупит левой ногой» по мячу на Камышинской. Ну и пусть!..
Симка держался до полудня, а потом помчался на Заовражную. Мик, будто так и надо, дрыхнул в гамаке, в тени между кленами. Симка в сердцах опрокинул засоню в траву. Мик сел среди одуванчиков и обалдело тер глаза. А Симку окликнула Алёна.
Она сказала, что Мик не спал всю ночь, потому что у деда были приступы. Первый вчера вечером, а второй ночью. Он задыхался. Среди ночи пришлось вызывать «Скорую», а она приползла только через два часа. Медленней, чем пожарная команда. Деда хотели забрать в больницу, но он отказался, даже подписал какую-то бумагу. После укола ему полегчало, и он уснул. Но только под утро. Тогда уснул и Мик.
Симка сел рядом с Миком на землю.
– Мик… я ведь не знал…
– Ага. Я не смог прийти и сказать, – простодушно отозвался Мик.
– Ты это… – Надо было попросить: «Ты не злись на меня, на дурака. Если хочешь, стукни меня по глупой башке…» Но слова застревали, и Симка лишь дышал так, словно неосторожно раскусил вынутую из кипящей воды картофелину.
А Мик сказал:
– Жалко, что вчера я не успел сделать рисунок…
Мик ухитрялся делать по картинке в день. Рисовал африканскую сказку. Когда он со стыдливым пыхтеньем показал Симке первый рисунок, тот вначале захлопал глазами. Пятна какие-то – черные, зеленые, красные. Мик виновато молчал: значит, мол, ничего не получилось, да? Симка моргнул еще раз, и… пятна вдруг превратились в черного африканского Мика.
Тот был нарисован быстрыми мазками. Эти мазки словно шевельнулись и сложились в фигурку тощего абиссинского мальчишки. Ребристое черное тело, грустное лицо с толстыми красными губами, ожерелье из крупных звериных зубов, серьги-кольца, мочала на поясе и на ногах… А вокруг – переплетение листьев, лиан, корней, гигантских вьюнков.
Симка вдруг вспомнил чешский фильм про стекло, когда из беспорядочных узоров выстраивались сказочные картины.
– …Непохоже, да? – понуро выговорил Мик.
– Во как похоже! – Симка вскинул большой палец. – Мик, ты неужели правда нигде не учился?
– Не учился я. Просто мне дарили краски, а я малевал на листах. С самого-самого детства…
– Мик!
– Что? – сказал он робко.
– Ты это… малюй дальше!
С той поры Мик почти каждый день показывал Симке новую картинку. Это получалось, будто листки цветного календаря. День – рисунок, рисунок – день… Рисунки были замечательные. Так, по крайней мере, казалось Симке. Они были те самые . Как сама сказка.