Славка с улицы Герцена, стр. 46
Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был признать, что не читал и не слышал.
– Ну ладно, не заводись на простокваше, – снисходительно произнес он. – Если сам, то ничего… Давай, я завтра к нам в класс унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет…
Я заволновался. Я просто заметался в душе. Конечно, какой писатель не мечтает, чтобы читателей было как можно больше? Но страшно же: одно дело – знакомый (хотя и вредный) Лешка, другое – сорок почти незнакомых людей…
– Ну… ладно, – решился я. – Только вы не очень… Если там какие недостатки, не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая книжка.
– Ничего, – отозвался Лешка. – Там свои люди, не вздрагивай…
Но я «вздрагивал». И в этот вечер, и потом еще целый день. Лешка учился во вторую смену, и я с трепетом ждал, когда он явится из школы.
Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого портфеля мою газетную тетрадь – порядком измочаленную – и протянул ее таким жестом, каким во времена Кутузова и Наполеона протягивали маршалам пакеты с важными донесениями.
– Забирай, – сказал он. – Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна подходила и слушала. Все говорят, что ты пишешь, как Жюль Верн. Валяй дальше!
Надо ли говорить, как я возликовал!
Вдохновленный массовым признанием, я склепал новую тетрадку и сел писать свой второй роман.
Однако дело двигалось хуже. Помню, что я пытался сочинить историю про старого капитана, который попал в плен к индейцам и подружился с мальчишкой-сыном индейского вождя (здесь было что-то от «Кавказского пленника» Льва Толстого, которого мы как раз читали в классе). У меня не получалось описание американского берега, к которому капитан приплыл на своем корабле. Я мучился. Тетрадка была исчеркана, я сделал другую, но это не помогло. Самое скверное, что целыми днями я думал только о своей новой книжке. Ни о чем другом! Это, конечно, сказалось на отметках. В табеле запахло двойкой по арифметике, а дома – крупным скандалом. Тогда я впервые понял, что писательская работа – совсем не мед.
Спасла меня весна. Началась она неожиданно, резко, будто кто-то щелчком выключателя повысил в солнце накал. И однажды, прыгая в своих валенках по кирпичикам, брошенным в лужи, я понял, что не хочу писать книги, а хочу, как все нормальные люди, кидаться комками из тающего снега, носиться по двору и делать из сосновой коры парусные кораблики.
Со всеми этими делами, однако, произошла задержка. Валенки не годились для весенней погоды, а ботинок еще не было. Маме со дня на день обещали на работе выдать их по какому-то ордеру, но не выдавали: то ордер не подписан, то кладовщик уехал, то нет нужного размера, И поэтому я сидел дома.
То, что не надо ходить в школу, я пережил без особой горечи. Но под нашими окнами растекалась прекрасная мартовская лужа – целый океан. И по этому океану ходили эскадры с бумажными парусами. Лешка, очевидно, был адмиралом. Он командовал, когда устраивали гонки и морские сражения. А я сидел на подоконнике и с тоскливой завистью смотрел на это парусное празднество.
Наконец я не выдержал. Забарабанил по стеклу, обратил на себя внимание адмирала Шалимова и умоляющими знаками просигналил, чтобы он принес мне кусок сосновой коры. После чтения моего «романа» Лешка относился ко мне с некоторым уважением. Он снизошел к моей просьбе. И через несколько минут я кухонным ножом (тем же, которым чинил карандаши для «Острова Привидения») обрабатывал мягкую коричневую кору, стараясь заострить нос будущего брига «Робинзон».
Потом я вколотил в корабельный остов две лучинки-мачты и воткнул в корму руль из толстого бритвенного лезвия «Стандарт».
В этот момент пришла на обеденный перерыв мама. Ботинок она так и не получила, но купила на толкучке резиновые сапоги. Почти новые, только с двумя аккуратными заплатками. Они пришлись мне в самую пору (правда, пришлось надеть еще толстые носки и отогнуть голенища).
Скорее на улицу! Туда, где сияют просторы весенних морей!
Но сначала надо было оснастить «Робинзон» парусами. Подходящей бумаги под руками не оказалось, и я без всякого сострадания пустил на марсели и брамсели тетрадку с «Островом Привидения»…
Как ни странно, мой кораблик оказался быстроходнее других. Он лихо резал носом воду и прекрасно держался на курсе. Может быть, это действовал бритвенный руль. Но, скорее всего, причина в том, что паруса моего брига были особенные. Видимо, они сохраняли в себе силу моего вдохновения, силу тех морских ветров, которые шумели на страницах моей первой книжки…
Даже Лешка снисходительно признал первенство моего брига «Робинзон» (напомнив, что именно он, Лешка, добыл для него кору на соседской поленнице). Счастливый, забывший о времени, я до вечера метался по берегам огромной синей лужи. Я радовался морской жизни: сверканию солнца, теплому ветру, парусам и крикам веселых капитанов… Я ничуть не жалел о порванном романе и был уверен, что напишу еще много книг. А пока я отправлял свое удачливое суденышко все в новые и новые рейсы… За этим делом и застала меня мама, когда вернулась с работы.
– Ой-ей-ей! – сказала она. – Да ты же сырой насквозь!
Насквозь не насквозь, а в сапогах громко хлюпало (одна заплатка отлетела в первые полчаса):
– Домой, – сказала мама. – Домой, домой, домой…
– Подожди! – взмолился я. – Последний разик!
…Помню очень ясно, как я стою коленками на шатких досках деревянного тротуарчика, а по воде, отразившей чистое небо, убегает к далекому берегу бриг «Робинзон».
Мама терпеливо ждет. Она понимает…
Она всегда понимала меня. Мои игры, мои стихи, мой тайны и мою странную привязанность к парусам. Именно ей посвятил я книжку о первых кораблях своего детства.
И этот рассказ я тоже посвящаю маме… Только подожди, мама, не торопи меня с улицы домой, пока мой кораблик не приткнулся к дальнему берегу. Пока впереди есть еще пространство синей чистой воды…
Книга вторая
Босиком по Африке
***
Недавно случилось у меня радостное событие. Я повидал друга детства Павлика (то есть Павла Григорьевича Шадрина). Того самого Пашку Шаклина и Лешку Шалимова, о котором не раз вспоминал в историях о своем детстве. Мы очень много лет не видели друг друга (такая была «несостыковка») и вот встретились наконец у него на даче, под Тюменью. Встретились так, будто расстались неделю назад. Сразу сказали друг другу, что «ты все такой же, только вот животик малость вырос, ну да это фигня…» И тут же кинулись вспоминать давних друзей и знакомых…
Оказалось, что Павлик читал многие мои книги. Я малость побаивался: вдруг он с некоторым ехидством, присущим прежнему Пашке, начнет критиковать их и говорить, что я многое перепутал, наврал и чересчур дал волю своей авторской фантазии. Но ничего подобного не случилось. Павел Григорьевич сказал, что все в моих повестях о тюменском детстве написано правильно. И даже обещал, что при следующей встрече подарит пару бумажных солдатиков, которые у него сохранились до сих пор. Вот это награда, не правда ли?..
Поэтому я с чистой совестью отдаю в печать вторую часть своих воспоминаний про Славку с улицы Герцена и его друзей.