Сказки о рыбаках и рыбках, стр. 35
– Ага…
– Признаться в чем-то? – в упор спросил Валентин.
Он засопел, потупился. Кивнул.
– Тогда давай… Чего тянуть-то?
– Я… нет, я лучше потом, ладно? – Он кинул быстрый просящий взгляд. – Это ведь… никуда не денется.
– Хорошо, – великодушно сказал Валентин. – Это и правда никуда не денется. Пошли… Куда же все-таки пропал Илья?
Они шагнули в коридор.
Сейчас это был уже не тот коридор. И не один. Два. Они соединялись буквой «Т», и дверь была в ряду многих.
Валентин впервые ощутил откровенную беспомощность.
– Ну, вот же ж нечистая сила…
Сопливик дернул его за рукав.
– Дядь Валь… Ой, Валентин Валерьич. Дайте мне колечко, оно, наверно, знает дорогу.
Валентин растерянно отдал ему кольцо. Сопливик бросил его на пол. Кольцо, вихляясь, неторопливо покатилось по щербатому паркету, запрыгало, как живое, через щели. Сопливик опять потянул Валентина. Они зашагали за кольцом. «Куда? Ну чертовщина…» Кольцо легло у одной из дверей – такой же, как у комнаты с аквариумом. Из-за двери слышались голоса. Валентин остановился в нерешительности: а что, если опять как там? Где тень от люстры… Но Сопливик деловито потянул ручку.
В комнате были ребята. Много ребят. Это после долгого безлюдья оказалось настолько неожиданным, что Валентин остолбенел на пороге. Сопливику пришлось вновь дернуть его за рукав. Они вошли.
Ребята не обратили на них ни малейшего внимания. Они занимались делом. Двое, раскатав на полу длинную серую ткань, заканчивали писать белилами лозунг: «Кто стоит за Передел – не боится трудных дел». Несколько человек на стремянках снимали со стен портреты Первых Лиц. Некоторые портреты стояли уже на полу вниз головой. Кто-то носил в охапках пестрые флажки. Две девочки мыли окна. И все это – не торопясь, сосредоточенно. Помещение походило на школьную комнату политподготовки, где идет генеральная уборка.
Ребята были аккуратные, в школьных костюмах или серых рубашках с разноцветными галстуками-косынками. И двигались слаженно. Даже как-то механически. И Валентину вдруг вспомнились гипсовые фигуры на пустыре в «Аистенке».
Лишь один мальчик – самый младший, лет девяти – не вписывался в общий дисциплинированный ритм. Живой, конопатый, он был в мятой клетчатой рубашке, в сатиновой вышитой тюбетейке, какие носили ребята во времена Валентинова детства, в пыльно-серых репсовых штанишках, на которых сзади белел большой меловой отпечаток пятерни. Он таскал в объятиях фаянсовую вазу с портретом Первого Последователя и спрашивал:
– Ну куда же ее девать-то?
– Это будет ясно после двенадцати, – терпеливо разъяснила ему аккуратная девочка в черном школьном фартуке поверх парадного белого платьица. Она украшала рисунком расстеленную на столе стенгазету.
– А до двенадцати так и таскать? Ка-ак бахну на пол!
– Бахать не надо, – сказал высокий мальчик с лицом школьного активиста и пробором на гладкой рыжеватой прическе. – Поставь в угол. Пока лицом к стене…
– Люди! – громко сказал Валентин. – Здесь не появлялся посторонний мальчик? Светловолосый такой, в красной майке…
Никто не удивился. Некоторые оглянулись, но не сказали ни слова. Лишь мальчик с пробором вежливо подошел.
– Здравствуйте. Извините, но сегодня все вопросы только после двенадцати…
– Вы рехнулись тут все, что ли?! – дерзко сказал Сопливик. – Нам его немедленно надо! А то потом и совсем не найти!
Мальчик-активист наклонил голову и виновато развел руками: понимаю, мол, но бессилен помочь.
Валентин беспомощно оглянулся. Непрошибаемые какие-то дети!.. Он встретился глазами с пацаненком в тюбетейке. Тот смотрел из-за вазы с веселым сочувствием. Качнул головой в сторону обитой фанерою дверцы. Так выразительно, что не оставалось сомнений. Валентин схватил Сопливика за руку…
За легкой распахнувшейся дверцей открылся еще один коридор – широкий, с кусками штукатурки на полу. Справа – солнечные окна, слева – крашеные серые двери. Мальчик с пробором пошел следом. Заговорил быстро, но не теряя достоинства:
– Извините, мы вас не поняли сразу… Он пришел и спросил, нет ли у нас проволоки и материи. Мы дали ему два гимнастических обруча и всю красную ткань. Она теперь нам не нужна, а ему цвет безразличен… Это ведь вполне разумно – отдать предметы, которые нам не нужны, а другому еще могут принести пользу, не правда ли?
– Истинная правда, – сказал Валентин.
– Надеюсь, вы это отметите в отчете?
– Безусловно!
– Сюда, пожалуйста… – Мальчик показал на дверь и без задержки зашагал назад…
2
Илюшка в широкой пустой комнате возился с алой шелковистой тканью. Он ее натягивал на большущий обруч, сдавленный до формы эллипса. Сидел на полу и пришивал края материи крупной иглой с толстой нитью. Второй такой обруч – с натянутым уже материалом и веревками крест-накрест – лежал рядом. Илюшка был так сосредоточен, что лишь на секунду оторвался от дела. Молча глянул на Валентина и Сопливика.
Валентин, готовый взорваться упреками, неожиданно ощутил спокойствие. И непонятное уважение к Илюшкиной работе.
– Ты что это мастеришь?
Тот сказал без грубости, но как-то отчужденно:
– Вы разве не видите?
Кончил прилаживать к обручу ткань. Умело натянул на дюралевом эллипсе крест-накрест два капроновых шнура.
– Все же не понимаю… – сказал Валентин. Сопливик глянул на него с досадой.
Илюшка встал, поднял за веревки оба матерчатых щита (каждый – ростом со взрослого человека).
– Давай мы поможем, – предложил Валентин. – А то замучишься тащить по всем коридорам…
– А зачем тащить? Можно же вот так… – Илюшка подошел к распахнутому окну, кинул в него один щит, второй… И вдруг сам ловко вскочил на подоконник, шагнул за край окна. Валентин охнул. Но когда они с Сопливиком подскочили, Илюшка уже быстро спускался по тонкой пожарной лесенке – со второго этажа на заросший ромашками и сурепкой двор.
Делать нечего – Валентин полез следом. Не привыкать уже. Сопливик – за ним. Едва спустились, как из нескольких окон высунулись ребята. Не те «политдеятели», а его, Валентиновы!..
Ребята завопили:
– Вот они!
– Мы проснулись, а вас нет!..
– Ура!
И кто по лесенке, а кто просто прыжком из окна – вниз!
– Шеи свихнете, черти!
– Не-е-е!!
– Юрик, подожди, не прыгай! Прихвати мою куртку!
Двор, как и ночью, был широкой поляной. Дом, необычно выросший в длину, охватывал его подковой, будто крепость-кронверк. Болотная пустошь темнела осокой и шапками кустов. Но справа открывался теперь луг с рощицами вдали.
Илюшка стоял на границе тени, которая падала от дома на траву. Непонятные красные штуки лежали у его ног. Все встали вокруг. Вопросительно молчали.
– Ты все-таки объясни, – осторожно сказал Валентин.
Илюшка вскинул на него глаза – беззащитно и решительно. На ресницах искрились капли.
– Да, я объясню… Валентин Валерьевич, ну не могу я больше. Они ведь ждут. А меня все нет… Они подумают: он не хочет жить с нами… Когда еще нас тут найдут, когда автобус пришлют! А так – я за полчаса… Я полечу, ладно?
– Как… полетишь? – сказал Валентин среди общего молчания, в котором не было насмешки, только жалость к Илюшке.
– Ну… просто. Вот так.
Он поднял легонькие матерчатые щиты (крылья, значит!), сунул руки под веревки. Слегка поднатужившись, поднял оба крыла на уровень плеч. Постоял, уронил их. Сказал тихонько:
– Нет, не получается. Надо лишнее сбросить, чтобы легче…
Под жалеющими взглядами Илюшка быстро скинул одежду, остался в красных плавках – тоненький, печальный и упрямый. Опять вскинул свои крылья. Никто не решался остановить его. И все понимали, какая горькая неудача ждет его через несколько секунд… Илюшка запрокинул лицо, глянул на зенит. Волосы его зазолотились. Живая вибрация прошла по тугой алой поверхности крыльев. Илюшка, ни на кого не взглянув, не опустив головы, резко подался вперед. И вдруг побежал, путаясь ногами в траве. Неловко скосил крылья на одну сторону. И было ясно, что долго он так не пробежит, запнется, упадет, разрушая всю конструкцию… Ясно это было до того мига, когда все поняли, что Илюшка уже не цепляется ногами за траву. Бежит по ее верхушкам! И тут же ноги его перестали двигаться, приподнялись над кустиками сурепки, вытянулись… И красная громадная бабочка, круто подымаясь, помчалась в сторону луга.