Синий город на Садовой, стр. 16
Федя и Оля переглянулись. Федя осторожно сказал:
– А какое тут мучение? Имя как имя. Ну и что же, что старинное? Данилы, Игнаты, Филиппы еще тоже недавно старинными были, а теперь сплошь да рядом…
– А Нил – это вообще здорово, – вставила Оля. – Великая река…
Нилка Березкин повеселел, но буркнул еще для порядка:
– Великая… Назвали бы уж тогда Миссисипи…
Оля смешно фыркнула, засмеялся и Федя. Нилка посопел и тоже заулыбался.
Вот так и появился в их компании Нилка, личность девяти с половиной лет, единственный сын родителей Березкиных, правнук Нила Евграфовича Березкина, который до революции был в Устальске самым известным фотомастером и репортером…
Они сходили с Нилкой в булочную, куда он был отправлен матерью за батонами. Потом проводили домой. Жил Нилка все-таки в т о м с а м о м доме. А то, что Оля не встречала его на дворе, объяснил природной "домос'седливостью"… Нилка отнес батоны к себе на десятый этаж, вернулся и сообщил, что теперь отпущен "на все четыре стороны" до ужина.
Отправились к Оле – знакомить новичка с киношным хозяйством. По дороге объяснили, какая у него актерская задача. Нилка сперва испугался:
– Я же человек без малейших с'способностей.
– Все мы без способностей. – Оля покосилась на Федю. – Научишься, лето впереди… Ой, а ты никуда не уезжаешь?
– Никуда! Папа хотел достать детскую путевку в санаторий, но я как завыл! Это чтобы здорового человека врачи мучили? С'страх такой… Да и толпа там, а я неконтактный…
– Завоешь тут, – посочувствовал Федя.
– Конечно?.. А папа с тех пор всем рассказывает: "Хотите послушать, как Нил волком воет? Спросите: "Хочешь в санаторий?" – "У-у-у-у!"
Оля засмеялась, а Федя сказал:
– Это старый анекдот. Про одного пенсионера… – Он покосился на Олю. – В общем, бородатая история. А при Ольге ни одного анекдота не расскажешь, беда прямо…
– Ну почему? Если приличные, то можно, – с пониманием заметил Нилка.
– Или детские. Про Вовочку, – разрешила Оля.
– Про Вовочку-то? – изумился Федя. – Много ты знаешь! Хочешь, как Вовочка алгебру изучал?.. Ну, вот то-то же…
Они вышли на Садовую. Тенистую, прохладную. Может быть, чуточку волшебную. Здесь не хотелось болтать и дурачиться.
– Вот она, ваза, – сказал Федя Нилке. Они задержали шаг.
– Ага… – выдохнул Нилка. – Красивая… А давайте прямо сейчас и снимем!
– Не получится, окно в тени, – объяснила Оля.
– А если дифирамбу пошире открыть? – профессионально предложил правнук знаменитого фотографа.
– Че-во? – Федя ахнул. – Какую дифирамбу? Диафрагму!.. Ох, диво ты заморское, Нил!
Нилка слегка набычился:
– Подумаешь… Я знал, да забыл.
Никто не стал смеяться, и он тут же оттаял.
– И вообще, снимать лучше, когда окно открыто, – сказала Оля. – Стекло-то бликует…
Нилка робко предложил:
– Можно ведь попросить у тех, кто там живет, чтоб открыли. Объяснить им… Не хочется, да?
– Да. Не хочется… – признался Федя.
Оля сказала:
– Вдруг окажется, что там какая-нибудь вредная тетка живет. Заорет: "Ходят тут всякие!.." А так – пока тайна. И Город – он вроде наш…
Нилка шел посредине. Посмотрел на Олю, на Федю. Опустил голову. И вдруг тихонько спросил на ходу:
– А он вам часто снится… такой Город?
Слон Буби и другие
Город снился…
Чаще всего он снился при луне. То есть на самом деле она могла и не светить, но во сне возникала над крышами многоэтажек – пятнисто-белый шар, окутанный искрящейся дымкой. Он испускал не только свет, но и пушисто-ласковое тепло…
Поток лучей входит в комнату через распахнутое окно, в этом потоке можно плыть, как в струях теплой речки.
Для начала нужно, отдавшись сладковатому замиранию, встать на согретый необыкновенной луной подоконник. Дождаться, когда эта светлая ночь пропитает тебя до последней клеточки. И тогда можно в полет… Надо только сбросить с себя все-все, потому что даже миллиграмм посторонней тяжести неумолимо потянет к земле. Даже пушинка от подушки, застрявшая в волосах… Ох, чуть не забыл размотать на ноге бинт!..
Теперь луна окатывает неслышными струями тепла и света все тело. Сматывает и растворяет накопленные телом за день ощущения: застоявшуюся в мышцах усталость, впитанный кожей солнечный жар, саднящую боль на сбитом локте, легкий зуд щиколотки – память о крапивном ожоге… И вот ты уже частичка ночного серебристо искрящегося воздуха. Невесомый, как паутинка. Можешь оттолкнуться ступнями и плыть…
Не бойся, никто тебя не видит. Снящийся тебе мир отгорожен от всех сотнями тончайших прозрачных граней. Днем они незаметны и проницаемы для каждого, но сейчас повернуты под таким углом, что чужие взгляды, чужие мысли и желания, как скользящие лучи, уходят в сторону рикошетом. И никому из жителей Земли нет входа в этот мир…
Лететь можно по-разному. Хочешь – скользи над мерцающими крышами, темными грудами деревьев и пустыми улицами в горизонтальном полете. Хочешь – вытяни руки вниз – и стремительной рыбкой помчишься к земле. А можно остановиться, повиснуть среди лунно-воздушного пространства, и тогда начнешь потихоньку всплывать к облакам, как всплываешь от песчаного дна к поверхности воды, если не выдохнул воздух.
Лучше всего так и сделать. Чтобы с высоты увидеть башни и сверкающую мостовую т о г о Г о р о д а. К нему не надо лететь долго, его надо просто разглядеть среди мерцания… А теперь – вниз! Ух, эта жутковатая прелесть стремительного приземления!.. У самой земли – руки и ноги в стороны, торможение. И вот уже подошвы касаются скользкого стекла, которым вымощена площадь. Теперь – постоять, оглянуться…
В окнах – ни огонька. Так и должно быть: люди еще не пришли в Город. Темные башни рисуются в лунной высоте – зубцы, конусы крыш, железные кружевные флаги. Лишь одна башня – с бесформенным, словно обглоданным верхом. Развалина… Не надо туда смотреть…
А почему не надо? Смотри! Это урок… Скажи спасибо, что Город простил и снова принял тебя. Счастье, что он опять твой. Теперь можешь идти по любой улице, заходить в любой дом, гулять по таинственным лестницам и переходам замка.
Замирает душа. Но не от страха. Страха здесь нет. В Городе не может быть зла. Оно могло бы прийти лишь со стороны, однако тысяча невидимых зеркал надежно охраняют это безмолвие и безлюдье…
Надо пройти по мостам и площадям. Надо посмотреть, если ли уже в сводчатых библиотечных залах тяжелые старинные книги. Течет ли из труб вода, если покрутить узорчатые медные краны. Подвешены ли среди черных узловатых дубов лодки-качели… Когда придут в Город жители, все должно быть готово…
Лучше всего свернуть вот в этот переулок с арками. Здесь ты еще не бывал… Так приятно ступать на теплые булыжники мостовой… Потом булыжники сменяются плитами, переулок распахивается, открывая круглую площадь… Какой резкий свет у луны! Да он не только от нее! Еще две луны – не круглые, а половинка и тонкий, будто сабля, месяц повисли над домами… Но они же не настоящие! От них идет искусственное электрическое излучение! Зачем?..
И откуда это чувство беззащитности? Словно со всех сторон направлены на тебя изучающие взгляды. Неизвестно чьи. А ты – беспомощный, голый, как лягушонок на громадной сковородке, – не можешь двинуться. Ноги приросли к самому центру площади, на которой ты оказался неизвестно как… А свет все безжалостнее, будто в кабинете у зубного врача… Сжаться, зажмуриться, спрятаться в самого себя!.. Ух, какое счастье: оказывается, на тебе одежда!.. Но почему куртка и брюки из нездешней тяжелой материи с металлическим отливом?.. Значит, э т о все-таки случилось?!
Так и есть! На краю площади возникает аппарат. Пирамида из сверкающих колец, высотой в два этажа. Она висит в метре от плит. Она говорит. Мысленно:
– Это ты – Нил Березкин?
– Нет! Вы ошиблись! Это не я!.. Не он…
– Ты говоришь неправду. – Сбоку, из темного окна, ударяет невидимый щуп локатора, ползет по плечу, по рукаву, по штанине, считывая сквозь одежду сигналы излучающего кода. – Ты Нил… Иди сюда. Тебе пора к нам…