Самолет по имени Сережка, стр. 32

– Сойка…

– Что, Рома?

– Ох, да ничего уже… Переваливайся через борт и пошла…

– До свиданья, Рома… – И она не задержалась ни на секунду. Я же говорил: тихая, но отчаянная.

Меня слегка подкинуло – хоть и небольшая, но потеря веса. И тут же сильно дернулась бортовая скоба. И – ничего не видать…

Я заложил вираж. За мной трепетал фал с вытяжным чехлом.

А Сойка? Господи, где она?

Но вот расползлось внизу, отрезало неясную луну круглое светло-серое пятно. Купол!

Я догнал его, стал облетать по спирали. Может, Сойка что-то кричала мне, но за шумом своего мотора услышать я не мог. Выключил на миг, но воздух все равно свистел очень сильно.

Я метался вокруг парашюта, пока не понял: деревья и крыши уже рядом. Взмыл. Пятно замерло недалеко от лампочки ветряка, потеряло круглую форму.

Села? Ну, как она там? Живая?

И наконец рядом с обмякшим куполом трижды мелькнула электрическая искра.

Две башни

Обратно я не сразу пошел по «треугольнику». Сперва долго летел над рельсами на восток. В сторону половинчатой луны. Было мне грустно и хорошо. Я знал: Сережка скажет, что я молодец. Но в то же время чувствовал: что-то кончилось в нашей сказке.

А может, ничего печального в этом нет? Улетела Сойка от сумасшедшей бабки, радоваться надо. Но большой радости не было, и почему-то неотступно звучала в голове Сойкина песня:

Это сбудется, сбудется, сбудется,
Потому что дорога не кончена.
Кто-то мчится затихшей улицей,
Кто-то бьется в дверь заколоченную…
Кто-то друга найти не сумел,
Кто-то брошен, а кто-то устал,
Но ночная дорога лежит
В теплом сумраке августа…
Разорвется замкнутый круг,
Рассеченный крылом, как мечом.
Мой братишка, мой летчик, мой друг
Свой планшет надел на плечо…
Сказка стала сильнее слез,
И теперь ничего не страшно мне:
Где-то взмыл над водой самолет,
Где-то грохнула цепь на брашпиле…
Якорь брошен в усталую глубь,
Но дорога еще не кончена:
Самолет межзвездную мглу
Рассекает крылом отточенным.
Он, быть может, напрасно спешит,
И летит он совсем не ко мне.
Только я в глубине души
Очень верю в хороший конец…

Странная песня, да? Но такую уж придумал далекий Сойкин брат. А может, и я кое-что добавил – вместо забытых строчек. Ведь я и раньше иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице.

Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника. И опять сквозь облачно-лунные миры «съехал» к обычной земле – сонной, с огоньками.

Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже различил. Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что должен был этой ночью.

А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда – дорога не кончена! Сказка не кончена!

Скоро вернется Сережка.

А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там…

Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то и потом… Вот балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла костры… Но ведь она говорила: «Бугры…»

А может, прямо в воздухе превратиться в мальчишку с парашютом? Хорошо, если получится. А если…

Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда?

«Приедет Сережка, и все решим», – сказал я себе.

Но приедет он только через несколько дней. А я… почему я сам ничего не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?..

Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и дальше в этом деле разбираться сам. А то, как глупый кот, который забрался на дерево, а слезть не умеет.

Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник для сокращения пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и посадочную полосу у Сойкиной деревни. Может это будет лента, как бы вырезанная из Туманных лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость.

Но как эту полосу перенести на землю?

Я чувствовал: есть у Безлюдных пространств законы и правила, которые могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого краешка, за которым разгадка многих тайн. Это когда мы бродили по заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся к этому звону, напряги нервы – и что-то откроется, станет ясным, видимым, разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и так уже знали и умели вон сколько!

Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело в том, что Безлюдные пространства чересчур оберегали свои тайны. Ведь недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не пускали через главный вход.

И вдруг я понял! Разом! Что сейчас – время!

На полной скорости, на бреющем полете промчаться между башнями и оказаться там! И тогда… Я не знал, что будет тогда, но чувствовал: что-то совсем новое! Разгадка! Открытие!

И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога к Сойке станет короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо.

Только надо решиться!

Ширина между башнями – как размах моих крыльев. Зацеплю?

Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна пара крыльев – в небо, другая – к земле. Тогда уж проскочу точно!

А иначе… сколько можно «биться в дверь заколоченную»?

Я сделал над ночным городом разворот.

Небо от ущербной луны просветлело, а территория Безлюдного пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над крышами. Две башни встали впереди, как два тупых клыка.

Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный житель. Ты – летчик и самолет, знающий в Безлюдных пространствах многие пути! Открывай же самый главный путь!

Башни вырастали, неслись навстречу… Крен!

Клочья тьмы мелькнули передо мной.

Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с резкой болью удар рванул левое нижнее крыло. Земля – как черная стена. И я в эту стену – мотором, лобовым стеклом. Лицом…

Но я не разбился насмерть.

Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я – Ромка, мальчишка.

Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы не сгибались, колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз.

Я поморгал, подышал сквозь зубы. Переступил в траве: работают ноги-то? Они работали… Ох, а сколько топать до дому! И надо спешить, скоро рассвет, сумрак уже делается серым…

В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава.

Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял – это Старик.

Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами:

– Спасибо.

– Давай сядем, Рома, – сказал Старик глуховато.

Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был… Ох, мама!

Старик сел рядом.

Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски:

– Сильно грохнулся?

– Еще бы… Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они…

– Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж…