Рыжее знамя упрямства, стр. 31

3

Но сначала он надел форменную рубашку. Знал, что возвращаться придется прямо на базу, иначе можно не успеть. Рубашка была уже не оранжевая, а скорее просто рыжая, выгоревшая под солнцем нынешней весны и лета. Но пуговки, однако, блестели. Прицеплять аксельбант Словко не стал – не на парад ведь и не на вахту. А галстук надел, протянул концы в плетеную кожаную шлейку с крохотным якорьком.

Раньше, лет пятнадцать назад, галстуки были пионерские. Даже тогда, когда в школах не стало отрядов и дружин. Однако в конце концов совет "Эспады" принял решение: пустить по краям галстуков тонкие белые каемки. Как на матросских гюйсах, только не по синему, а по красному полю. И не в том дело, что боялись прозвища "пионерчики", придирок в трамваях и автобусах и скандальных упреков в "большевизме". Просто надо было как-то отличаться от тех пацанов и девчонок, которые в прежних алых галстуках вставали в почетный караул у памятников Ленину и Красным командирам. Никаких претензий у "Эспады" к этим ребятам не было. Наоборот – уважение: храбрые люди, отстаивают то, во что верят. Но "Эспада" была уже другая, не "юные ленинцы", это всем следовало понимать…

Словко гладкий красный галстук не носил никогда. Их давно уже не было, когда он пришел в "Эспаду" Хотя пришел, казалось бы, в незапамятные времена, еще до первого класса. Ему после недолгого кандидатского стажа повязали вот такой алый треугольник с белыми полосками (гордости было "выше планшира"!). А зачислен в отряд Вячеслав Словуцкий был после скандала в детском саду. Дело в том, что появляться в "Эспаде" он стал еще в шестилетнем возрасте – мама приводила или знакомые ребята. Но это от случая к случаю. Однако дела затягивали, надо было постигать азы фехтовальных упражнений и хотя бы самые простенькие знания об устройстве судна и курсах-галсах (а иначе зачем сюда ходить!). Да еще взяли на роль малыша-гнома в отрядном видеофильме "Баба Яга с улицы Тургенева". Все это заставляло Славика Словуцкого все чаще прогуливать детский сад. И наконец директор Елизавета Трофимовна выдвинула маме и сыну грозное условие:

– Ну, вот что, дорогие мои. Или подготовительная группа нашей "Радуги", или эта ваша… "Эскапада"!

Мама посмотрела на Словко. Тот пожал плечами. Выбор был настолько прост, что не требовал слов. И стал Вячеслав Словуцкий самым младшим членом "Эспады".

Он был тогда не такой костлявый и "вытянутый", как нынче. Наоборот – коренастенький, даже кругловатый. Ниже всех в строю. Этакий колобок с горящими постоянным вдохновением глазами. Его радовало в отряде все, даже вахты, когда надо было надраивать судовой колокол у двери и старательно гонять воду по линолеуму в "каминном" зале. Все трудности казались игрушками, потому что было постоянное ощущение общности друзей, равенства среди всех и верности флагам флотилии.

Словко был самым рьяным исполнителем отрядных ритуалов. Замирал на линейках при выносе знамен, ревностно отдавал салют при вечернем спуске флага, старательно вскидывал руку над беретом, когда проходил под отрядной эмблемой… Иногда над этим даже посмеивались, но так необидно, что Словко смеялся тоже. И ничуть не смущался. Однажды Корнеич предложил на совете:

– Люди, а не сделать ли нашего "генерального левофлангового" строевым командиром?

Сперва не поняли:

– Как это?

– Пусть командует на линейках и парадах всеми построениями и прохождениями.

Подумали и решили, что "в этом что-то есть". В самом деле, подчиняться звонким Словкиным командам было одно удовольствие. Будто веселая струна звенела над отрядом и заставляла подтягиваться, расправлять плечи…

Девятого мая первоклассник Словуцкий на параде спортивных организаций шагал по площади впереди всей "Эспады". Впереди знаменосцев, впереди инструкторов, впереди шеренги барабанщиков. Он был полон гордости и восторга и слышал только ритм барабанного "марша-атаки". А потом все говорили, что зрители выли от восхищения, глядя на вдохновенного семилетнего командира, сверкающего золотом шевронов, отмытыми коленками и широко распахнутыми глазами…

Время шло, восторги приутихли, многое сделалось привычным. И бои на фехтовальной дорожке, и корабельные заботы, и задания отрядного пресс-центра, и хлопоты во время съемок фильмов, и репетиции группы барабанщиков, куда Словко попал, отпраздновав свое восьмилетие… Однако в этой повседневности все равно жил праздник – сдержанный, не всегда заметный, но постоянный. Привычной, как собственная кожа, была отрядная форма, привычным, как дыхание – ритм отрядной жизни… А в конце весны, когда спускались на воду трепещущие от нетерпения "марктвены", привычность опять взрывалась вспышками первозданного праздника, стремительно расцветала синими и белыми цветами. Синева – простор взъерошенного ветром озера. Белизна – ожившие в потоках воздуха паруса… В такие минуты появлялись даже не дурашливые, а серьезные стихи.

Эти стихи Словко вспомнил теперь, когда выводил из сарайчика велосипед – свой легонький складной "Кондорито". "Рваться птицей" придется сейчас не под парусом, а нажимая на педали. Ну что ж… "Видишь, Жек, я делаю то, что надо…"

Уже заметно припекало солнце, наконец-то день будет по-настоящему теплым. У сарая расцветали репейники. В серых головках открылись бордовые сердцевинки, из них торчали черно-белые усики. На эти цветы-ежики садились пчелы, совали в них нетерпеливые хоботки…

"Привет", – сказал Словко репейникам. Он почему-то всегда радовался, когда они цвели.

От улицы Учителей, где жил Словко, до трамвайной линии и Савельевской улицы, что вели к водной станции, было не близко. Словко ехал вдоль рельсов минут двадцать. Наконец справа засинело озеро, мелькнули знакомые ворота с якорями, остались позади последние дома и начался Савельевский тракт.

Солнце светило ярко, небо синело празднично, педали вертелись легко. Словко поехал по накатанной велосипедной тропинке вдоль главной дороги. По асфальту было бы скорее, но машины со стремительным фырканьем то и дело проносились у обочины, ну их, этих лихачей. Особенно пижонов в разных там "вольво" и "тойотах". Шарахнут со спины и даже не остановятся… На тропинке тоже было хорошо. Если катить без большой спешки, до тридцать второго километра он доберется часа за полтора…

Словко никогда не уезжал на велике так далеко в одиночку, однако сейчас не испытывал никакого беспокойства. Дорога была знакомая, по ней не раз он с мамой и отцом ездил на машине в Елохово, к папиному другу Игнатову…

В строчках было много неточностей. Плесы и берега озера давно скрылись, за дачными изгородями, за кустами, за какими-то ангарами. И ветер – не сильный и теплый – не свистел, а обмахивал ноги пушистыми крыльями. Приносил запахи бензина, асфальта и луговых трав. Словко на ходу сдернул берет, засунул его под черный погончик с якорем и капитанскими лычками. Длинные волосы отмахнуло назад, галстук затрепетал у плеча… А то, что стишата неточные – подумаешь! Все равно они забудутся через несколько минут. Стоит ли помнить все рифмованные строчки, которые то и дело проскакивают в голове…

Настроение было замечательное. Конечно, едва ли он найдет колесико, но, по крайней мере, сможет честно смотреть на Рыжика: "Так получилось… Я даже ездил туда , но что поделаешь…" Время от времени слева, на другой стороне тракта, неторопливо пробегали назад столбы с синими табличками. Словко заметил по часам: один столб примерно через четыре минуты. Ну, как и рассчитал…