Рассекающий пенные гребни, стр. 47
“Это я виноват…”
Видимо, сказал это Оська вслух.
– Ни в чем ты не виноват. Наоборот.
– Ага. Скажи еще: “Ты сделал все, что мог”.
– Ты сделал все, что мог. Даже больше…
– Норику от этого будет не легче.
– Да. Но тебе должно быть легче.
– С какой стати? Если ему плохо… Что я ему скажу?
– Пока ничего не надо говорить. Сперва попытаемся что-то узнать… Может, все еще повернется по-хорошему.
Но Оська не верил, что повернется по-хорошему. Раз уж сорвалось, покатится под уклон. Всё хуже, хуже…
Но почему вышло именно так ? Может, потому, что он потерял барабанщика?
А если бы не потерял? Не все ли равно… Оська чувствовал, что злые дела множества взрослых людей сильнее волшебства всех на свете ольчиков… если даже верить в это волшебство всерьез…
Шарик на цепочке вдавился в Оськину грудь. Оська повозился, вытащил шарик, зажал в кулаке. Гладкая бусина быстро затеплела. Словно даже толкнулась в ладони…
“И ты не можешь помочь, – без упрека, устало сказал ему Оська. – И Даниэль…”
Но все же где причина неудачи? Ее не могло быть! Оська же чувствовал! Всё шло по велению доброй судьбы! Даже машина времени работала на успех! В неудаче была дикая неправильность – словно нарушение законов природы!
А может, все это опять сон?
…– Ховрин, – сказал из рубки девичий голос, – тебя на связь. Подойди.
– Кто?
– Командир Юра…
Ховрин легко хлопнул по Оськиной спине.
– Подожди. Не вздумай кидаться за борт. Я сейчас…
Миновали маяк на Казачьем мысу. Потянулся желтый берег с развалинами древнегреческого полиса. Солнце брызгало навстречу. Оська закрыл глаза…
– …Ось…
– Что? – И глаз не открыл.
– Ось… – осторожно сказал Ховрин. – Юра сообщает: те трое нашлись… Да тихо ты! Черт… Как пружина… Их держали почему-то отдельно, в трюмном отсеке. Теперь они все вместе…
– И она ?
– И она… Капитан раскололся. Кричит: “Я не виноват, меня заставили, мне угрожали!” Все валит на боцмана, который оказался и не боцман вовсе, а начальник конвоя… Ось, а вот это не надо. Теперь-то зачем реветь? Не смей.
– Буду… – И Оська уткнулся носом Ховрину в грудь.
Минут через двадцать подошли к пирсу. Здесь стояли катера и парусники Ковалевского яхт-клуба.
Еще издали Оська увидел Норика. Тонкую фигурку в желтом, с черным кругом на груди – будто мишень.
Как он узнал? Как отыскал эту загородную базу? На чем приехал в такую рань?
Едва шхуна чиркнула бортом о кранцы, Оська вылетел на пирс.
– Чип, привет! – Он уже смыл забортной водой слезы.
Норик не ответил и смотрел мимо.
– Норик… ты чего?
– Ничего… Я вчера вечером зашел к тебе, а мама твоя говорит: “Он ушел в плавание на ночь”.
– Ну… да…
– И не мог позвать меня? – полушепотом сказал Норик.
– Я… не мог. Честное слово.
– Ну… тогда хотя бы не скрывал, что идешь на яхте. Ты ведь знал про это с утра.
– Знал…
– Боялся, что буду проситься с тобой?
– Да, – вздохнул Оська. Потому что это была правда. – Ты стал бы проситься, а тебе нельзя.
– Хватит уж нянчиться с моим сердцем! – Норик метнул в Оську ощетиненный янтарный взгляд. – Я вам не инвалид!
– Не в этом дело! Дело в том… что…
– В том, что это измена, – тихо и неумолимо сказал Норик. – Говорил про сигнал: “Держаться вместе, соединенно”, а сам…
Повернулся и пошел. Локти торчали, лопатки сердито двигались под юнмаринкой, словно хотели сбросить со спины черный круг-мишень.
Он уходил, как уходят насовсем.
Этого еще не хватало!
Оська бросился следом. Мелкий гравий врезался в босые ступни – сандалии-то остались на “Согласии”. И попал под ногу торчащий из гравия булыжник…
Что ж, природа требует равновесия. За победы и радости надо чем-то платить. Оська заплатил болью в пальцах правой ноги и разбитым локтем. Сел, помотал головой. С локтя крупно закапало на гравий.
Норик уже не уходил. Обернулся, уронил руки, смотрел на Оську, округлив рот.
– Ч-черт, и платка нет… – Оська, морщась, зажал локоть.
– У меня есть, вот. Чистый…
– Спасибо, Норик…
– Дай, я замотаю… Ух как рассадил.
– Сон в руку, – вздохнул Оська. – Хотя во сне была нога. Даже обе…
Норик непонимающе молчал. Затянул узел. Потом сел на гравий рядом, проговорил – без упрека уже, а со скрытой виноватостью:
– Думаешь, мне так уж хотелось на яхту? Просто обидно… Я боялся…
– Не бойся, Норик…
– Я боялся, что ты не вернешься к середине дня. А мы с тетей Зоей после обеда уезжаем в Цемесск. И когда я вернусь, неизвестно. Вдруг больше… совсем…
Словно ощущая спиной и плечами тяжесть ночных событий, Оська сказал:
– Не поедете вы в Цемесск, Норик.
– Почему?!
– Не поедете. Не надо вам…
“Но почему?” – заметался в глазах Норика возмущенный вопрос.
“А вот потому”, – улыбчиво шевельнул губами Оська.
Возмущение у Норика метнулось опять. Пропало. Вместо него – удивление… догадка… недоверие… надежда…
– Ось…
– Да, – сказал Оська. – Да, Норик… – И стал тянуться зубами к узлу на локте, будто хотел поддернуть платок. Думаете, это легко? Тянулся, тянулся… чтобы не разреветься снова.
5
В сентябре опять забастовали учителя. И вновь был на улицах Города праздник.
Оська, Норик и Вертунчик шагали к бастиону мимо рынка, вдоль бетонной решетки. Главная торговля шла на рыночной площади, но и здесь, снаружи, было немало продавцов. Вертунчик уже несколько раз приценивался к безделушкам из мелких раковин, к брошкам и подвескам из камушков. Просто так. В карманах желто-красной юнмаринки Вертунчика не было, конечно, ни грошика.
– Барахольщик ты, Вертун, с тобой не соскучишься, – сказал Оська.
– Ага, – сказал Вертунчик.
– Сережку-то зачем прицепил? – спросил Норик. – Не девочка же…
– Пацаны тоже носят, сколько угодно… – Вертунчик потрогал у мочки уха спиральку из желтой проволоки. – А Бориска и Вовчик говорят, что в ней повышенная энергетика.
– На тебе и без того вон сколько энергетики бренчит, – заметил Норик. Сережка – уже сплошное излишество.
– Не-а!
Вот и поговори с ним.
Для Норика последнее украшение Вертунчика было новостью. Потому что Норик неделю пролежал в больнице на обследовании. Кардиограммы там всякие, анализы… Только сегодня выписали.
– Говорят, в ближайшее время не помру, – сообщил он.
Оська плюнул через левое плечо. Мысленно…
У бетонной решетки сидели старики и бабки, торговали самодельными щетками, клетками для птиц, морскими губками и сушеными крабами.
– Может, и Сильвер где-то здесь, – вспомнил Оська. – Он теперь начал резать из вишневого корня курительные трубки со всякими фигурками. На продажу. Жить-то надо, пенсия – кот наплакал…
– Открыл бы музей для всех, продавал бы билеты, вот и жил бы как миллионер, – легкомысленно заявил Вертунчик.
– Думаешь, так легко? – умудренно вздохнул Норик. – Бюрократы заедят. Музей-то надо регистрировать, налоги платить, всяким чиновникам взятки давать…
О бюрократах Норик знал не понаслышке. Они с мамой этим летом хлебнули всякого: жилье, прописка и все такое прочее. Мама Норика не хотела менять гражданство, а без этого нигде не брали на работу. Еле устроилась в портовую библиотеку. Ну да ладно, по сравнению с прошлым заботы эти были не страшные.
Оськин отец тоже с трудом нашел работу. Стал капитаном буксира “Сотник”. Не хотелось ему, моряку дальнего плавания, в портофлот, да что поделаешь, не сидеть же до бесконечности в резерве. Зато мама была довольна: папа почти каждый вечер дома.
Анка сперва стеснялась отца. Не раз она заводила разговор, что надо ей искать отдельное жилье. Сколько можно стеснять семейство Василия Юрьевича Чалки!
– Ладно, пока одна была. А когда появится этот… – И она смотрела намокшими глазами на свой округлившийся живот.
Анкин ненаглядный Шура Гайчик оказался “мерзавцем, подонком и паршивым уголовником”. Заявил, что женится на Анке, если только у нее не будет детей. Ни-ко-гда! Анка дала ему оплеуху, и любовь кончилась. Теперь Анку ждала обычная для многих судьба мамы-одиночки.