Рассекающий пенные гребни, стр. 3
– А как же устав? Я же должен быть в своем полку!
– Ох ты писарь-буквоед! Командир оформит тебе отпуск…
У дядюшки Давида было хорошо. Тепло, не голодно. Можно было до полудня валяться на мягком матрасе и разглядывать картинки в старых журналах с рисунками мод и причесок. Можно было, разиня рот от любопытства, гулять по улочкам Тростевиля и глазеть на пеструю тыловую жизнь.
А каждый вечер – театр! Шумные представления с музыкой, огнями, танцами! С полетом разноцветных платьев и лент, с пестрыми холстами декораций и звоном жестяных рыцарских лат… Правда, смотрел спектакли мальчик не из зала, а из-за кулис, но все равно было здорово! И так не похоже на стылую жизнь резервного лагеря! Сплошная сказка!
Мальчик почти не улавливал содержания сумбурных опереток, но их радостный вихрь захватывал его, как чудесное сновидение.
А потом дядюшка Давид сказал, что есть возможность принять участие в спектакле. Как настоящему актеру! Заболела девица, игравшая мальчишку-пажа, и нужна срочная замена.
– Я же не умею… – прошептал мальчик, млея от испуга и радостного желания.
– А чего там уметь! Надо только ходить за дамой и держать ее шлейф. Главное, веди себя по-придворному, а не как сорванец на деревенской улице. Ты же читал книжки про королей, рыцарей и пажей…
И жутко было, и заманчиво…
Мальчик и раньше ощущал некоторую причастность к театральному миру. Потому что помогал служителям ставить декорации и подметать сцену (за что получал несколько медяков). Но сейчас – совсем другое дело. Как если бы читатель сказки превратился в ее героя…
Вначале пахнувшие сладкой пудрой костюмерши обрядили хихикающего от неловкости мальчика в тугой атлас и кружева. Шумный и пузатый месье Пеньюар – главный театральный командир – показал, как носить шлейф и кланяться. И у мальчика получалось. Весь спектакль он важно ступал за главной героиней оперетты, придерживая пальцами конец длинного невесомого шелка. И казалось, что все аплодисменты – не ей, а ему.
Героиню играла любимица публики мадемуазель Катрин. Когда упал занавес, она звонко поцеловала мальчика в щеку.
– Ты самый лучший мой паж! Никогда не расставайся со мной!
И с того раза он всегда носил ее шлейф.
Они сделались друзьями.
Скоро мадемуазель Катрин забрала мальчика к себе. Он не спорил. У дядюшки Давида жилось неплохо, но тот постоянно был навеселе и дома все время клевал носом, не поговоришь по-человечески. А с Катрин можно было болтать часами и о чем угодно. Правда, нередко к ней приходили офицеры с бутылками и цветами (и где они только брали цветы в такую стужу?), но и тогда Катрин не отпускала мальчика от себя.
– Это мой верный паж!
А еще она звала его "мон пети тамбурильеро" – мой маленький барабанщик.
И обращалась с ним порой как с малышом.
Отобрала у него суконное обмундирование, из обрезка бархатной кулисы сшила костюмчик с откинутым на плечи брюссельским воротником. По утрам целовала в обе щеки и давала чашку горячего шоколада.
В глубине души мальчик понимал, что у бездетной и незамужней Катрин – мечта о своем сынишке. Была Катрин не так уж молода, как виделось поначалу. На сцене – юная красавица, а дома заметны морщинки под кремом и пудрой. Но все равно красивая. И добрая. Мальчик терпеливо сносил ее ласки (порой они были даже приятны). Только растопыривал локти и сердито сопел, если поцелуи и пахнувшие шелком и мазями объятия становились чересчур жаркими.
Лишь однажды он заспорил и заскандалил отчаянно – это когда Катрин вознамерилась самолично выкупать его в своей привезенной из Парижа ванне:
– Вы с ума сошли? Мне двенадцать лет! Я волонтер императорской армии!
– Ах, простите, мой генерал! Я забыла, что вы уже взрослый! Ну, тогда позволено мне будет хотя бы расчесать ваши волосы?
Волосы отросли чуть не до плеч, превратились в локоны. Катрин умоляла не стричь их…
При всей приятности той жизни в ней было и досадное – частые укоры совести: он тут живет как принц, а боевые товарищи мерзнут в блиндажах…
Конечно, никакой он был не принц. Костюм – из потертой театральной тряпицы, брюссельские кружева воротника – из остатков старого платья. И спал не на перинах, а на походной койке за ширмой, в тесной комнатушке полубродячей опереточной певички. Но все-таки…
Хотя, с другой стороны, он в законном отпуске. К тому же, все равно скоро весна…
В конце февраля Катрин стала кашлять, и военный врач капитан Депардье сказал, что ей пора возвращаться домой – здешний климат погубит ее.
– Поедем со мной, мой маленький! Будем жить у моей мамы, пойдешь в школу. Или запишем тебя в хороший пансион. Станешь ученым!..
– Я же барабанщик! Солдат!
– Ты волонтер. И даже не совсем настоящий – ты не подписывал контракт. Имеешь право закончить службу, когда захочешь!
Она не понимала. У него было одно право: вернуться в полк, к боевым друзьям, к капралу Бовэ и, если надо, умереть за императора!
Катрин присела перед мальчиком на корточки. В глазах – блестящие капли.
– Господи… а з а ч е м?
– Что зачем?
– Всё это… Вся эта война?
Барабанщик пожал плечами. Война была ради победы, ради славы. И раз она не окончена, его место здесь. Он знал это нерушимо.
Хотя расставаться с Катрин было очень жаль. Он… да, он даже заплакал, когда прощались у шлюпки – та должна была увезти пассажиров на стоявший в бухте пароход-фрегат "Версаль". Катрин тоже плакала. И последний раз прижала мальчика к себе. Он опять был в форме Второго Колониального полка.
В тот же день мальчик вернулся в резервный лагерь.
Был уже март и начинала зеленеть окрестная степь. Через Большую бухту дул теплый южный ветер, трепал мальчишкины локоны. Стричь волосы мальчик не стал, оставил их на память о Катрин. Полковой устав это не запрещал.
4
Весной мальчик со своим барабаном дважды ходил в атаку. Правда, с врагом лицом к лицу не столкнулся ни разу, потому что полк двигался во втором эшелоне штурмующей дивизии. Но и здесь было опасно. Лопались бомбы, посвистывали пули. То там, то тут, взмахнув руками, падали вниз лицом солдаты. Но мальчик знал, что с н и м такого не случится. Просто потому, что э т о г о н е м о ж е т б ы т ь. И вообще казалось, что все не по правде, а как бы снова на театральной сцене, только на громадной.
Обе атаки закончились неудачей. Пришлось отходить в надоевшие траншеи. Мало того, во втором бою осколком разворотило у барабана бок. Мальчик не испугался и тогда, только очень разозлился. И с горячей досадой выпалил в сторону вражеских позиций из своего длинного пистолета.
А о барабане, по правде говоря, он не очень жалел. Тот был слишком тяжел, путался под ногами, а храбрую атакующую дробь все равно никто не слушал. В следующую атаку можно будет идти налегке. Звание барабанщика за мальчиком все равно сохранилось. И красные с желтыми галунами наплечники – тоже…
Первый общий штурм вражеских бастионов случился лишь в середине лета. Капрал Бовэ сердито сказал:
– Нечего тебе туда соваться, дело будет жаркое. Иди помогать лекарям, у них не хватает людей. Так приказал командир батальона.
Вот еще! Полковые барабанщики не обязаны подчиняться батальонным командирам. На то они и п о л к о в ы е. Так рассудил мальчик. И когда штурмовая колонна по сигналу боевых рожков выдвинулась из траншеи, он со своим тяжелым пистолетом наперевес – как с ружьем – оказался в шеренге между двух полузнакомых солдат.
– А ты куда?!
– Куда надо!
– Марш назад!
Но тут опять затрубили горнисты – и вперед, вперед!
– Да здравствует император!
Сперва быстрым шагом, потом бегом. Вверх по пологому склону – по сухой глине и сожженной траве. Медное солнце в рыжем дыму, синие дымки ружей, тяжелый топот, крики, запах горелого тряпья… Шеренги смешались, теперь каждый был сам по себе. Тот солдат, что рявкнул "марш назад!", вдруг согнулся, уткнул штык в землю, встал на колени, повалился набок… Все равно вперед!