Рассекающий пенные гребни, стр. 14
– Стой, подлюка! Хоть кто буду, выстрелю!
Видать, новичок. Опытный вояка разве стал бы связываться с мальчишкой! Хотя кто знает этих коричневых…
Легче бежать, когда машешь двумя руками, но Оська левым локтем прижимал газеты. Он не боялся убытка, но бросать “Посейдона” под вонючие башмаки этого фашиста… А если поймает?.. Черта с два!
Оська знал здесь все закоулки. А коричневый дурак не знал. Оська сворачивал за склады и будки, прыгал по ступеням и кремнистым тропинкам. Охраннику каждый раз надо было тормознуть и сообразить. Оська выигрывал метр за метром.
– Стой, крысеныш! Стреляю!
Неужели и правда выстрелит, скотина? Добраться бы до дыры! Этим лазом в каменном заборе Оська пользовался, когда у ворот был незнакомый вахтер.
Дыра была в самый раз для мальчишки, а громиле придется попотеть. Оська с разбега толкнул себя в отверстие, ободрал о ракушечник локоть и ногу, но не потерял ни мига. За стеной – уже не портовая территория, а жилой район. Вверх уходил тесный переулок: побеленные заборы, зеленые калитки. Там, наверху, рыночная площадь, от нее ходят автобусы. Прыгнуть в отходящий – и привет. А в случае чего, люди заступятся за мальчишку. Не очень-то горожане любят всяких камуфляжников с автоматами…
Сердце бухало, но силы еще были. И даже азарт был: попробуй догони!
А громила попался настырный. Видать, заело, что упускает салажонка. Протиснулся-таки следом. И опять башмаки бух-бух-бух!
– Догоню… оторву все, что есть… гнида…
Посреди переулка валялся сухой лошадиный череп. Откуда он? Неважно! Оська пяткой толкнул череп назад, под ноги врагу. Тот запнулся, выругался по-черному (или по-коричневому?). И все равно не отставал. Дыхалка у бандюги была тренированная. А у Оськи дыхание уже кончалось. Но все же он рвался вперед. И зеленые калитки по сторонам мелькали, как сорванные ветром листья… И вдруг одна впереди распахнулась!
Двое мальчишек выскочили навстречу. Поймали Оську в две охапки. Дернули за собой. Он оказался за калиткой. А она – трах! – захлопнулась наглухо. Один мальчишка с маху заложил в скобы тяжелый брус. Серый пес-чудовище подлетел, взревел яростным лаем. Не на Оську, а на удары, которые посыпались в калитку снаружи.
Ребята дернули Оську в сарайчик. Пес на дворе бесновался.
– У того гада автомат. Пристрелит собаку, – выдохнул Оська.
– Не посмеет, – уверенно отозвался старший мальчишка – круглолицый, с дерзкими серыми глазами. – Это будет нападение на частный дом. За такое сейчас не хвалят.
Младший хихикнул. Он был ростом с Оську, смуглый, с черным ежиком волос и широким ртом. Поманил Оську за поленницу мелких акациевых дров:
– Айда…
И тут Оська забоялся. Не попал ли он из одной беды в другую? Плен у чужаков – дело безрадостное.
Кто они?
Старший был в изодранных джинсах и обвисшей тельняшке. Младший в красно-синей юнмаринке, но замызганной, порванной и “по-соленому” подпоясанной широким флотским поясом. Босой, с перемазанными чем-то вроде мазута ногами…
Пес на дворе, однако, не смолкал. А в калитку опять бухнули – раз, другой…
– Айда, – повторил чумазый. И Оська шагнул за ним.
5
За поленницей была дверь – еле заметная, под цвет каменной стены. Сразу и не разглядишь. Дверь ушла в глубину. Старший замигал фонариком и шагнул через порог. Младший за ним. Приглашающе оглянулся на Оську. Тому куда деваться? Шагнул тоже. Хотя опасение нарастало в нем.
Сначала был каменный коридор. Такой узкий, что можно коснуться стен локтями, если растопырить.
Шагов через тридцать коридор круто свернул, и все оказались в сводчатом подвале.
Ярко горела электрическая лампочка. Высвечивала неровный известняк стен. Пол тоже был каменный, из булыжников, похожих на панцири черепах. После уличной жары воздух казался зябким. И пахло как на скалистом берегу. В камни явно просачивалась морская влага.
Оська быстро глянул вокруг и не удивился. Под Городом было немало всяких подземелий: и древних катакомб, и пороховых погребов эпохи Первой осады, и бункеров, оставшихся от Второй Мировой. Оська знал, что наверху, рядом с рынком – остатки каменного приморского бастиона, крайнего в старой линии обороны. Сохранились две круглые приземистые башни из желтого песчаника и такая же низкая стена с бойницами. За стеной – никакой романтики: дворики, сарайчики, мастерские…
Про все это Оська подумал мельком. Его интересовали (и тревожили!) люди здешнего подземелья. Людей – кроме тех, что привели Оську – было трое. Разный и непонятный народ. Лет примерно от восьми до двенадцати. Самый маленький – полуголый, в красных трусиках – висел вниз головой на самодельном низком турнике. Его рыжие лохмы касались “черепахового” пола. Глядел рыжий на Оську сумрачно. Двое других, белоголовых, оставили круглые зеленые бутыли, которые зачем-то пристраивали горлышками друг к другу. Посмотрели тоже неулыбчиво. На одном, обормотистом, была трикотажная рубаха с бело-зелеными поперечными полосами и обтрепанные, как у Оськи, штаны до колен. А другой – не чета своему приятелю. Белобрысые локоны расчесаны на пробор, черные брючки отглажены, поверх белой рубашки синяя безрукавка, а у ворота – галстук-бабочка. Ну, будто в театр собрался. Или сам артист.
“Артист” подошел, смерил Оську спокойным карим взглядом. Спросил старшего:
– Кого это вы доставили к нам, Мамлюча?
В спокойствии “артиста” и в странном прозвище другого – “Мамлюча” какой-то! – опять почудилась угроза. Этакая деловитая безжалостность к жертве.
Длинноволосый сероглазый Мамлюча сипловато объяснил:
– Он драпал от легионера. Чуть не попал к нему в лапы. Но достался не ему, а нам.
“Достался нам”!..
Что оставалось делать?
Оська знал, что у “малосольных” и даже у “соленых” есть кое-какие правила. Если человек сразу признает себя побежденным и не “возникает”, его не трогают. А если и “трогают”, то не очень. Деньги и другое ценное, скорее всего, отберут, но мучить не станут. Жаль, конечно, заработанных гривенников и грошей, да ладно уж, быть бы живу… А может, удастся договориться, чтобы деньги взяли не все, а половину? Должна же быть у людей хоть капля совести!
Оська опустил к ногам оставшиеся газеты. Выпрямился, положил на затылок ладони. И, щурясь на лампочку, вздохнул:
– Хорошо, я сдаюсь…
И услышал молчание. Подождал, оглядел “захватчиков”. Те смотрели с интересом, но без злорадства. Рыжий, маленький, упал с турника, встал на четвереньки и засмеялся – словно ложка зазвенела в стакане:
– А зачем ты сдаешься?
– Да, зачем? – сказал “артист” и пригладил локоны.
– Ну… я думал, вы меня это… в плен… – пробормотал Оська. Все получилось ужасно глупо. Но рук с затылка он все же не убрал.
– Ты решил, что мы грабители? – радостно спросил рыжик.
– Я думал… вы “малосольные”… – выговорил Оська. И засопел от стыда. И встретился с серыми глазами Мамлючи.
Мамлюча сказал уже не сипло, а тонко:
– Ох, ну до чего одичал народ… Не малосольные мы и… никакие. Просто люди… Гляди-ка, локоть ободрал. Вертунчик, принеси зеленку.
Рыжий Вертунчик ускакал в дальний угол и тут же возник рядом – с темным пузырьком в ладони. Крутнулся на пятке.
Мамлюча взял Оськин локоть тонкими прохладными пальцами.
– Ну-ка… сейчас увидим, кто терпеливее: мальчишки или девочки…
“Ох, да это же девчонка!” – дошло наконец до Оськи.
Он не пикнул от кусачей зеленки, только жмурился – будто не от боли, а от удовольствия.
Господи, как же хорошо, что есть на свете просто люди.
Стыдно, конечно, что так перетрусил, но радость была сильнее. Оська постарался подуть на перемазанный зеленкой локоть и вспомнил:
– А еще нога…
Мамлюча присела на корточки, мазнула вдоль Оськиной ноги мокрой щиплющей тряпицей. Темные капли забрызгали газету.
– Ой… – совсем по-девчоночьи огорчилась Мамлюча.
– Не беда! Все равно их уже не продать.
– Ты торгуешь газетами?