Полосатый жираф Алик, стр. 12
Кириллка подошел ко мне, строго оглядел с головы до пяток.
– Но тебе-то нужна особая форма, с фуражкой и нашивками. Ты же капитан.
– Да с какой стати?! Почему я капитан?
– А кто же еще? – сказал Голован.
Я заспорил: чем я лучше других? Но мне доказали, что так надо. Потому что я один понимаю в парусах.
– Ну, тогда я и буду командовать парусами. Во время плавания… то есть полета. А Голован пусть будет начальником экспедиции и главным штурманом. Он лучше всех разбирается в космических координатах.
– Не очень-то я разбираюсь, – вздохнул Голован, однако согласился. Другие разбирались еще хуже, почти никак.
Коптилку сделали начальником корабельной артиллерии: он всегда метче других стрелял из рогатки астероидами по Рыкко.
Кириллка был назначен старшим помощником – главным человеком, отвечающим за порядок на корабле. Уж на него-то можно было положиться.
После этого Доня заметил, что хватит командирских назначений. А то не останется матросов, некому будет стоять у штурвала и работать на палубе. Сам Доня в командиры не стремился, он был, как говорится, выше этого.
Конечно, делать себе капитанскую форму я не стал. Не хватало еще красоваться перед ребятами с командирским «крабом» и шевронами. И никто не стал украшать себя лишними нашивками, лишь Коптилка приклеил на рукава два круглых знака: на левом – скрещенные пушечные стволы, на правом – старинная бомба с горящим фитилем. Все решили, что он имеет право…
– А когда отправляемся? Ц-давайте прямо сейчас! – подскочил непоседа Локки. Он очень доволен был флотской формой, особенно беретом с помпоном – все время трогал его на макушке.
– Рано, – решил начальник экспедиции Голован. – Во-первых, сегодня понедельник, а в такой день путешествия не начинают, плохая примета…
– Ц-это глупости и предрассудки! Даже в нашей древней стране с ними ц-боролись!
– Оно и видно, – не выдержал, сказал под нос Доня.
– Почему ты решил, что сегодня понедельник? – вмешался любитель истины Кириллка. И был прав: мы давно потеряли счет дням.
– По космическому календарю… – Гололван щелкнул пальцами, и в небе над мачтами возник белый прямоугольник. На нем: «Понедельник. 13 июля». Только года не было.
– Видите? Еще и тринадцатое число!
– Все равно ц-предра…
– А во-вторых, – невозмутимо продолжал начальник экспедиции, – надо сперва вычислить координаты планеты.
– Но ты же их знаешь! – удивился я. – Все знают!
– Мы знаем, где Планета Кусачих Собак. Но зачем нам она? С кусачими-то…
Тут даже спокойный Доня изумился:
– А куда же мы тогда собираемся?!
– Неужели не ясно? Двигайтесь ближе…
Клипер висел в пространстве над хрустальным мостом между Минькиной и моей планетами. А мы сидели на кормовой палубе, на полуюте (лишь Веранда стояла, прислонившись к основанию бизань-мачты). Мы подползли по желтым теплым доскам к Головану и сели в кружок.
– Разве не понятно, – сказал он, – что у всего на свете есть противоположность? У Абсолютного Ничто – Мировой Свет, у холода – тепло, у печали – смех… У Зла – Добро… Значит, если есть Планета Кусачих Собак, должна быть и Планета Некусачих…
Это было очень доказательно. Никто не возразил. Лишь Коптилка спросил чуть капризно:
– А где она такая?
– Наверно, точно против той, Кусачей. В другом краю пространств, если мерить от Всемирной Оси… Вот я и хочу рассчитать поточнее. А в путь – завтра… Нет, лучше послезавтра, сразу после сна.
Он был прав. Конечно, перед путешествием полезно провести денек дома, собраться с мыслями, настроиться как следует на дальнюю дорогу. Неизвестно, когда вернемся. И… вернемся ли вообще?
– А сейчас устроим генеральную проверку, – решил я. – И большой смотр… Веранд… Вероника! А ты почему еще без формы?
Она сделал губами не то» пфы», не то «пых». Отвернулась. И сказала в пространство:
– Я, по-вашему, ненормальная? Никуда я не поеду. Не полечу…
Мы так и сели на палубе с открытыми ртами.
5.
Да, мы недолюбливали Сырую Веранду. Порой злились на ее хныканье и надутые губы. Но… не настолько же, чтобы бросить ее! Какая бы ни была она, а все равно наша Веранда. Как-то даже дико представить: мы улетим, а она здесь будет одна…
Как мы ее уговаривали! И вместе, и наперебой! Как убеждали, что без нее не мыслим благополучного путешествия! Она же в ответ опять «пфы» или «да ладно вам», «чего я там не видела», «я собак терпеть не могу», «мне и здесь хорошо, я тут привыкла».
– Минька тоже собак не любит, а летит, – сказал я. – Потому что мы всегда должны быть вместе.
– А зачем? – вздохнула она.
Тут кое-кого злость взяла. И меня в том числе.
– Ну… в конце концов, дело хозяйское, – решил Голован. И мы даже испытали облегчение. А Коптилка сумрачно пообещал:
– Уж теперь-то тебя Рыкко обязательно сожрет, одну-то!
Веранда первый раз улыбнулась:
– Подавится.
Хотя мы и успокоились немного, настроение было испорченное. И мы решили проверку и смотр не проводить. Перенесли это дело на завтрашний вечер. И отправились спать, укрыв корабль пятислойным защитным полем.
Утром я заскочил к Миньке – на заросшую «Венериным башмачком» планетку. Миньки в его голубятне не оказалось. «Может, он у Кириллки», – подумал я и перелетел к Кириллке.
Тот занимался необычным делом: колол дрова. Он был в малиновых трусиках и в майке помидорного цвета с бело-черной буквой К на груди. Щуплый такой, будто красный кузнечик. Еле управлялся с тяжеленным топором. Вскинет его над головой, потопчется на гибких ногах-прутиках под непомерной тяжестью и – бух по чурбаку… Мне почему-то стало жаль его. И тревожно.
– Зачем ты так? Можно ведь придумать сразу наколотые поленья.
Кириллка опустил топор к босым ступням и виновато улыбнулся:
– А они не придуманные.
– Как это?
– Настоящие… Я ночью не спал, глядел в окошко, а за ним вдруг пролегла дорога. Ну, обычная такая, с травкой по краям. И вдруг по ней поехал большой грузовик. Кажется, КамАЗ. Я даже номер разглядел: ТЗМ 52-52… И полный кузов дров. На кочке его ка-ак тряхнет! И несколько чурбаков посыпались на дорогу… Я выскочил – и ни машины, ни дороги. А кругляки эти валяются на песке…
– Тебе приснилось, – убежденно сказал я.
Кириллка опять улыбнулся:
– А дрова-то…
Вот я дурак! Но… такого же не может быть! Здесь не может. Дорога какая-то, машина. Откуда?
Кириллка сел на корточки, прижался щекой к чурбаку.
– Понюхай, они еще свежие. Пахнут настоящим деревом. Лесом…
Я понюхал. И… шарахнула меня такая печаль, такая тоска. Я даже зажмурился и чуть не завыл. Хорошо, что это было только на миг…
Я отдышался, открыл глаза. Кириллка, выгибаясь от тяжести, тащил охапку дров к сложенному рядом с глинобитной хаткой очагу. Очаг был кривобокий, из крупных камней. Я сразу понял, что и он не придуманный. Кириллка сложил его своими щуплыми руками из собранных на астероиде булыжников. Видимо, решил, что раз дрова настоящие, то и очаг должен быть такой же…
Я выхватил у него часть поленьев.
– Сумасшедший! Надорвешься же… – Хотя ни надорваться, ни заболеть мы здесь не могли.
Мы уложили дрова в очаг «клеткой», друг на дружку. Кириллка нарвал с поленьев березовой коры. Спички были, конечно, придуманные, но растопка вспыхнула по-настоящему. И сразу такое тепло… Забытое земное тепло, как от костра или от печки с открытой дверцей. От придуманных дров тепла не бывает, если его не сочинишь специально.
От дыма у меня заслезились глаза (ага, «от дыма»!).
Мы сидели рядом, смотрели на огонь, и у Кириллки на щеке трепетала от тепла приклеившаяся ленточка бересты. Тонкая, как папиросная бумага. Он съежил плечи и тер локти и коленки, будто набегался по холодной улице и теперь отогревается.. А может, и правда было ему зябко?
Мне опять стало тревожно. Я сказал: