Нарисованные герои, стр. 19

Вот так и заканчивалась (должна была закончиться) повесть «Путешественники не плачут». Если не считать нескольких строчек эпилога, который имел цель окончательно убедить читателей, кто конец – благополучный. Хотя можно ли говорить о полном благополучии: ведь печаль, спрятавшаяся глубоко в душе не исчезнет совсем. Единственное спасение от нее – Дорога…

Стеклянные паруса

Я убежден, что в старинных книгах есть живая душа. Он готова стать твоим другом и, словно взяв тебя за руку, увести в прошлые века. Берешь пухлый, в рыжем кожаном переплете том и ощущаешь давнюю жизнь – со всеми с ее подробностями, деталями, интонациями, щелканьем подков, воздухом старых городов и портовых набережных, над которыми громоздят свой рангоут пришедшие из дальних стран парусные суда…

В так называемые «доперестроечные» времена эти книги можно было еще купить на книжных развалах и в букинистических лавках. В ту пору они стоили не так уж много (а писатели зарабатывали не так уж мало). В 1989 году я купил на книжном аукцион в Свердловске книгу, изданную «въ МосквЪ, въ вольной типографiи Пономарева, 1786 года. Съ указнаго дозволенiя». Называется она«Подлинные анекдоты ПЕТРА ВЕЛИКАГО слышанные изъ устъ знатныхъ особъ въ МосквЪ и Санкт-ПетербургЪ, изданные въ свЪтъ Яковомъ фонъ Штелинымъ, а переведенные на Россiйской языкъ К. Карломъ Рембовскимъ».

В книге масса интереснейших случаев из жизни Петра Алексеевича, о которых я раньше не слыхал, не читал.Я прочел этот увесистый (почти шестьсот страниц) том почти не отрываясь. При этом любовно покачивал его в руках, поглаживал обшарпанную кожу переплета, щупал ворсистую бумагу, разглядывал старинные буквы заголовков и гравюру на шмуцтитуле, который предваряет многословное посвящение «Великой ГосударынЪ ЕКАТЕРИНЪII».

Делал гравюру какой-то «крестьянинъ» по имени «Iванъ» (а фамилию не разобрать). Видимо, это был старательный, но не очень удачливый ученик европейских мастеров. Конь у него получился слишком маленьким и добродушным, а Петр напоминает подростка, вскочившего на карусельную лошадку. Ну ладно, зато подробностей много: архитектура, корабли на Неве. А на каменный фундамент, окружающей монумент решетки, присели и беседуют о чем-то двое мальчишек. Явно из простонародья – в лаптях, в армячках и высоких (видимо, войлочных) шапках. Этакая демократичная деталь картинки! И разглядывая гравюру снова, после прочтения книги, я вдруг подумал, что на одного из этих ребят, был, наверно, похож мальчик из рассказа, записанного Я. ф. Штелиным со слов придворного механика, а затем дворцового советника Нартова.

История начинается с рассуждений, что его величеству были свойственны вполне человеческие слабости, в том числе и вспыльчивость (и в немалой степени).

Петр весьма любил токарное дело, часто садился к станку и, если при этом был в шапке, специальный ученик «оную долженствовал с него снимать». Однажды мальчик сделал это столь неискусно, что вместе с шапкой зацепил и дернул несколько царских волос, причинив царю чувствительную боль.

«Монарх, раздраженный сею неосторожностию, вскочил с своего места, обнажил свой кортик, из вспыльчивости своей побежал за мальчиком, которому без сомнения рассек бы голову, если б он, устрашенный своим поступком, проворно из дворца не убежал и так запрятался, что никто его найти не мог».

Вскоре его величество остыл, велел мальчика сыскать, громко объявляя о его прощении, но все было напрасно. «Сие милосердие не дошло до сего бедного ученика, ибо страшась наказания, был он уже две ночи в отдаленной от Петербурга малой деревушке, лежащей при Ладожском озере и оттуда по случаю переименовавшись бежал в Вологду; там назвался он сиротою, лишившимся отца своего на дороге из Сибири. Один стекольник, тамошний мещанин, принял его к себе, сжалясь на его состояние. У него выучился он стекольному мастерству, и в знак своей благодарности, около десяти лет приносил ему полезные услуги. Уже по кончине великого сего императора, открыл он своему мастеру подлинное свое имя и рассказал ему несчастное свое приключение. А как сей узнал, что его подмастерье зависит от Придворной Канторы, то не хотел его долее у себя задерживать, но советовал ему итти обратно в Петербург и явиться к прежнему своему мастеру Нартову, что он и исполнил. Нартов тотчас его признал, представил Придворной Канторе, которая нашед его годным стекольником , в то же приняла ремесло».

Ну, чем, скажите, не сюжет для приключенческой повести о судьбе смышленого мальчонки петровского времени! Особенно, если дать волю фантазии. Мне сразу подумалось, что «стекольник» – это не простой стекольщик, а искусный мастер-стеклодув, передавший мальчику немало своих секретов… А что, если мальчик этот (звали его, скажем, Прошка), изрядно овладев мастерством, задумал сделать стеклянный кораблик, с тонкими, как мыльные пузыри, парусами, звенящим рангоутом и хрустальными паутинками такелажа! Может быть, он мечтал со временем поднести чудесное суденышко Петру Алексеевичу и при этом испросить прощение. А может (и это достовернее), хотел сделать такой подарок длиннокосой и курносой девочке с соседней вологодской улицы… Да только, чтобы овладеть всеми хитростями волшебного стеклодувного дела, знаний вологодского мастера оказалось Прошке недостаточно. Пришлось ему постранствовать по свету, побывать в заморских краях, испытать немало приключений, хлебнуть опасностей и горестей. Побывал пленником и юнгой у голландских корсаров, помог обрести свободу, негритянскому мальчишке-невольнику с Антильских островов…

Да мало ли можно было напридумывать историй!

Но мне не хотелось писать лишь о Прошкиных приключениях и о том времени. Я подумал, что хорошо бы этот сюжет вплести в повесть про влюбленного в море нынешнего мальчишку.

Ведь когда-то я уже начинал такую повесть!

Она так и называлась – «Стеклянные паруса».

Это должна была быть история десятилетнего уральца Славки, который впервые оказался у моря, в замечательном городе Севастополе.

А начиналась она так.

Первые три дня в сентябре шел дождь. Потом юго-западный ветер прогнал холодные облака и вернулось лето. Оно пришло утром, когда на солнце заблестели еще не высохшие крыши и сырые листья тополей. Некоторые листья оказались уже затронуты желтизной, но таких было мало. Они терялись в зелени.

Мама еще не вернулась с дежурства. Славка босиком вышел в сени. Солнце светило в щели рассохшихся дощатых стен. Оно разлиновало половицы ярко-рыжими полосками.

В углу, где похолодней, стояла закрытая тарелкой сковородка с макаронами. Славка разделил их пополам и тут же, не разогрев, проглотил свою порцию.

А через пять минут он уже с сумкой выскочил во двор. Как осколки неба, голубели на земле маленькие лужи. Славка заглянул в бочку, которая стояла у крыльца под водосточной трубой. В бочке тоже отражалось небо – темно-голубое, без единого облачка. Славка вспомнил почему-то синюю тарелку с водой из чайника, в которой он водил эскадры ореховых скорлупок. Это было прошлой зимой, когда он болел ангиной и не ходил в школу… Потом пришло лето, но оно в этом, 1960 году, было пасмурное, нежаркое. И Славке сейчас показалось, что настоящее лето, началось лишь сегодня.

Пролетел неторопливый ветер, сморщил на миг бирюзовые лужи. Он принес запах влажной тополиной листвы и сырых деревянных тротуаров. Кружась, как летучее семечко клена, в бочку упало прозрачное стрекозиное крыло. Откуда оно прилетело? Ветер, наверно, смахнул его с крыши. Крыло воткнулось в воду и медленно легло набок. Но в ту секунду, пока оно еще наклонно стояло в воде, удивительная мысль мелькнула у Славки: крыло похоже на узкий прозрачный парус, отразившийся в синей воде тихого залива… Может, и правда есть на свете такие хрустальные лодки в сказочных морях? В солнечных проливах среди незнакомых островов они скользят под тихим ветром. Чуть слышно звенят стеклянные снасти…