Хронометр (Остров Святой Елены), стр. 59
“Динь-так, динь-так…”
Когда секундная стрелка встала на числе “60”, он придержал балансир. Спросил, не оглядываясь:
– Сейчас сколько времени?
– Скоро два…
Это хорошо, это удачно… Хотя странно: неужели только середина дня? Казалось, несколько суток прошло, как уехали из лагеря… Они с мамой шли по тракту, голосовали попутным грузовикам. Наконец один остановился. В кузове были пустые ящики, они все время наезжали на Толика и маму, потому что сильно трясло. Он отпихивал ящики ногами… Ехали, казалось, долго-долго… Потом очень долго шли по городу к дому… Султан запрыгал от радости вокруг Толика, а он потрепал его по ушам и сказал: “Да подожди ты, глупый…”
– Скоро два, – ответил Толику муж Елены Арсеньевны.
– Мне надо точно, – резковато сказал Толик.
– Без семи минут.
Толик подошел к репродуктору, щелкнул по краю.
И пробилась в заглохшую комнату неожиданная музыка. Беззаботная такая, из фильма “Первая перчатка”. Елена Арсеньевна подняла от чемодана голову.
– Это ненадолго, – сказал Толик. – Это надо.
Она пожала плечами. Муж ее в углу у двери укладывал в обширную авоську свертки. Он глянул на Толика быстро и, кажется, с удивлением. Но тут же опять занялся авоськой.
Толик ждал. Минуты еле ползли.
Музыка была сама по себе, а молчание – само по себе. Это молчание давило. Чтобы разбить его, Толик спросил:
– А рукопись Арсения Викторовича теперь у вас?
Дочь Курганова по-прежнему колдовала над чемоданом. Пухлые локти ее на миг остановились – и опять… Но через несколько секунд Елена Арсеньевна спросила нехотя:
– Какая рукопись?
– Повесть, которую он написал. “Острова в океане”. Она не потерялась? – Толик спросил это уже с тревогой.
Муж Елены Арсеньевны распрямился и смотрел на нее из своего угла. Она ответила, не разгибаясь:
– Впервые слышу.
– Арсений Викторович ее столько лет писал!
Елена Арсеньевна сказала со сдержанной досадой – видимо, прежде всего не чужому мальчишке, а мужу:
– Отец всю жизнь что-то писал. И ничего, кроме неприятностей, от этого не было… Здесь у него всякие бумаги хранились, но старые, в беспорядке. Обрывки разные и письма. Я сожгла. А рукопись… не знаю.
“Надо же ее найти!” – хотел сказать Толик. Но не посмел. Ощутил натянутыми нервами недовольство, раздражение женщины. Какое-то внутреннее сопротивление разговору. Почему? Не успел задуматься, из репродуктора донеслось:
– Товарищи, проверьте часы…
На этот раз Толику не представились солдаты в шеренгах и шагающий офицер. Сухое “тик-так” было просто щелчками в пустоте. Но пустил хронометр Толик точно. Крутнул при третьем сигнале ящик, увидел, как шевельнулась стрелка, и распрямился.
И заметил, что муж Елены Арсеньевны стоит рядом. Наклонившись, смотрит на ожившие часы. Он был невысокий, и серебряный погон оказался прямо у лица Толика. И на погоне, повыше капитанских звездочек, Толик разглядел плоский латунный паровозик. Аккуратный такой, каждое колесико видно.
…А в хронометре колесики – динь-так, динь-так…
Глядя на паровозик, Толик сказал:
– Когда повезете хронометр, не снимайте со стопора, качки в поезде не бывает… А заводить надо каждое утро в восемь часов.
– Не получится, наверно, каждое утро, – сказал муж Елены Арсеньевны. – Я на транспорте работаю, все время в поездках. Лена… Она тоже занятой человек.
– Но иначе нельзя! – Толик требовательно вскинул глаза. – Ход собьется. А если хронометр совсем остановится, может упасть цепь. Тогда совсем…
Железнодорожник смотрел пристально и непонятно. Толик отвел глаза. Стал глядеть на циферблат… “Динь-так, динь-так” – стрелка обежала полкруга.
Толик прошептал:
– Здесь пружина ослаблена. Я мог бы подтянуть, я знаю, как… Но тогда надо снова ход регулировать…
Муж Елены Сергеевны спросил негромко:
– Тебя зовут-то как?
– Толик… Анатолий.
– Вы что, друзья были с Арсением Викторовичем?
“Да!” – хотел резко и гордо ответить Толик. Но сумел лишь кивнуть. Еле-еле… И бывает же так, не вовремя – упала на стекло футляра капля, растеклась прозрачной пленкой.
– Вот ты и заводи часы каждое утро, – услышал он. Вскинул лицо – так, что брызги с ресниц.
Невысокий человек в потертом кителе сказал отчетливо и громко, словно уже не одному Толику:
– У нас дорога дальняя. Мы хронометр целым не довезем. А ты все про него знаешь: как заводить, как беречь. Вот и береги. Это твое наследство, Толик.
До той минуты Толик не думал, что хронометр может стать его . Просто в голову не приходило. Но сейчас он не удивился. Решение было самым правильным. Справедливым. Наверно, и сам Арсений Викторович решил бы так же.
…Портрет Крузенштерна Толик свернул вчетверо и засунул под рубашку. А хронометр до самого дома нес, держа футляр перед грудью. Нес, как полную кастрюлю, когда нельзя выплеснуть ни капли. Еле слышное “динь-так” доносилось из-за толстого стекла.
Небольшой, похожий на Вовку из третьего отряда мальчик доверчиво подошел сбоку. Глянул сквозь стекло. Удивился:
– Ой… Я думал, там кто-то живой, как в аквариуме…
– Он и так живой, – строго сказал Толик.
Мальчик не обидел хронометр недоверием. Понимающе кивнул и несколько шагов шел рядом, поглядывая на удивительные часы. Потом убежал, стуча босыми пятками по тротуару.
ПРОЩАНИЕ
Толик не пошел на кладбище. Не потому, что оно было далеко за городом, и не потому, что боялся не найти могилу Курганова. Мог бы с мамой сходить. Мог бы сам расспросить и отыскать. Но душа его сопротивлялась мысли о смерти. Он помнил Арсения Викторовича живым и не хотел представлять, что теперь он, неподвижный, закрытый глухой деревянной крышкой, лежит под глиняной толщей.
Все равно то, что зарыли в землю, было уже не Арсением Викторовичем. А настоящий Курганов снова в памяти Толика шелестел исчерканными листами и читал свою повесть хрипловатым от смущения голосом. И трещали в камине дрова. И стучал хронометр…
Он и сейчас стучал размеренно и неутомимо, словно доказывая, что смерти нет, пока его механизм работает, как сердце.
Но все-таки прогнать мысль, что Арсений Викторович умер, было невозможно. И порой подкатывала такая печаль, словно Толик остался один на свете и ничего хорошего никогда уже не увидит. Он пугался этой печали, встряхивался. Что это такое, в конце концов! Не все же потеряно в жизни. Вот он, Толик Нечаев, живой-здоровый, солнце светит, мама рядом, Назарьян и Юрка Сотин забегают каждый день, зовут купаться. А главное – то, что есть мечта, радость для будущей жизни: Тайный Океанский Лазутчик Имени Крузенштерна.
Стоило вспомнить о приборе по имени “ТОЛИК”, и тоска отступала. Но не совсем. Такое настроение, когда особой горечи нет, но не хочется ни смеяться, ни играть, бывало у Толика подолгу. И однажды вечером взяла мама Толика за плечи и усадила с собой рядом на кровати. Тихо спросила:
– Все печалишься об Арсении Викторовиче?
– Нет… – сказал Толик.
– Но я же вижу.
– Нет, – шепотом повторил Толик. – Я не только о нем. Иногда я про него и не думаю, а все равно как-то… Ну, я не знаю.
Мама погладила его по голове и придвинула к себе поближе. Словно защитить хотела от неведомого.
– Ма-а… я вот еще про что часто думаю. Неужели его повесть совсем никогда не напечатают?
Мама вздохнула:
– Никто даже не знает, где рукопись…
– А может, он ее спрятал?
– Где? И зачем?..
“…А если опять сжег? – подумал Толик. – Нет! Он же поклялся…”
– А если она в издательстве осталась? У того редактора?
– Едва ли. Если рукопись не приняли, какой смысл держать ее в редакции? По-моему, он вез ее с собой. Недаром же просил перепечатать.
– Значит, никакой надежды…
– Может быть, и есть надежда. Но слабая… Чтобы добиваться книжки, надо рукопись искать, потом хлопотать, ходить по редакторам… Мы-то что здесь можем сделать? У нас никаких прав. Этим должны заниматься родственники. Дочь его…