Хронометр (Остров Святой Елены), стр. 58
“Почему ты мне сразу не сообщила?” – хотел спросить Толик и опять почувствовал бесполезность слов.
Мама что-то говорила: может быть, как раз объясняла, почему не приехала к Толику сразу. Он не слышал, на уши давил тяжкий гул “студебеккеров” – они вереницей шли за березами. Лишь тут сообразил Толик, что он и мама идут не к лагерю, а в другую сторону и оказались уже рядом с трактом.
– Куда это ты? Пойдем в лагерь, мама. Надо кладовщицу разыскать, а то уедет в город, выходной ведь…
– Зачем тебе кладовщица?
– Чемодан-то мой на складе. В палате не разрешают держать.
– Постой… Ты что, собрался уезжать?
– А… как еще? – Толик смотрел недоуменно. Неужели можно ему оставаться в лагере, когда так все поломалось, перевернулось? Это было бы… ну, все равно, словно он предал Арсения Викторовича.
Мама не стала уговаривать. Только сказала растерянно:
– А я тебе ножик привезла складной. Помнишь, ты просил купить? Думала, здесь пригодится…
Толик взял ножик на ладонь – тяжелый, с никелированной рукояткой, похожий на рыбку.
– Спасибо. Он везде пригодится… Мама, тебе надо зайти к Геннадию Павловичу, заявление написать, что забираешь меня.
– И тебе не жаль уезжать?
Толику на минуту стало жаль. Война с Наклоновым и вообще все плохое показалось сейчас неважным. А хорошее вспомнилось. Но он решительно помотал головой. И вдруг спохватился:
– Я только одно дело не успел… Но это недолго.
Малыша Вовку он разыскал сразу. Тот сидел на лавочке у дачи третьего отряда. Разговаривал с худым веселым человеком. Они оба смеялись. Левой рукой мужчина обнимал Вовку за острые загорелые плечи. Правый рукав был засунут в карман пиджака.
С полминуты стоял Толик в трех шагах. Наконец позвал:
– Вов… Можно тебя на минутку?
Мужчина отпустил Вовку. Тот нехотя и удивленно подошел.
– Ты на меня не злись, – тихо попросил Толик. – Ладно?
Вовка непонимающе молчал.
– Ну… за то, что я тогда… тебя… Я не нарочно, – выдавил Толик.
Вовка замигал и вдруг улыбнулся:
– Да ладно… Я уж забыл.
Толик проговорил торопливо:
– Я сейчас уеду. Может, мы никогда и не встретимся больше, а ты будешь про меня думать, что я… такой вот…
– Не, я не буду…
Толик вложил ему в ладонь ножик, мамин подарок. И побежал к калитке.
ЧАСЫ ДОЛЖНЫ ИДТИ!
Еще с улицы, сквозь окно, Толик увидел, что в комнате Курганова кто-то есть. Двери оказались незаперты. Толик вошел робко, но не постучавшись. Стучать в дверь дома, где не стало хозяина, было как-то… нет, не страшно, но неловко, будто шуметь во время похорон.
Комната была залита солнцем. Но свет казался неуютным, жестким – наверно, потому, что не было на окнах привычных марлевых занавесок. Кровать стояла голая, даже без матраца. Голыми были и книжные полки, со стены исчезла карта. Лишь портрет Крузенштерна, забытый всеми, висел над камином.
У камина возились с большим чемоданом женщина и мужчина. Женщина была крупная, с большой светлой прической и пухлыми локтями, которые нетерпеливо двигались. Мужчина – невысокий, лысоватый, в потертом кителе железнодорожника с новыми серебряными погонами.
– Здравствуйте, – сказал Толик тихонько.
Они, кажется, не расслышали… Но нет, женщина оглянулась, а мужчина поднял голову. Они посмотрели на Толика без удивления, и женщина ответила:
– Здравствуй.
А мужчина кивнул.
Сейчас спросят: “Ты зачем пришел, мальчик?”
А зачем он пришел? Толик и себе-то не мог объяснить, почему, едва приехав из лагеря, поспешил сюда. Даже маме ничего не сказал, сразу заторопился. Кого хотел увидеть, что узнать? Ведь Арсения Викторовича все равно уже нет…
– Тебе что, мальчик? – спросила женщина. У нее было круглое лицо – усталое и помятое. Это и понятно: горе никому красоты не прибавляет. В глазах ее угадывалось еле уловимое сходство с Кургановым, и Толик понял, что это его дочь, Елена Арсеньевна.
А мужчина, видимо, ее муж.
Он тоже вопросительно смотрел на Толика.
А что мог Толик объяснить? Колючие крошки уже заскребли горло. И, глядя на Крузенштерна, он шепотом произнес:
– Можно, я возьму портрет? Вам он, наверно, не нужен…
Дочь Курганова и ее муж не ответили. Наверно, не поняли. И Толик, насупившись, объяснил:
– Это я подарил Арсению Викторовичу на день рожденья…
Елена Арсеньевна встряхнулась:
– Ох… ты проходи, мальчик… Ты что, был знаком с Арсением Викторовичем?
Толик кивнул. Сделал шаг от порога, не спуская глаз с портрета. Муж Елены Арсеньевны торопливо поднялся на цыпочки, отколупнул от стены кнопки, подал портрет Толику. У мужчины были светлые, как голубоватое стекло, глаза под выгоревшими бровями. Он смотрел с непонятной виноватостью.
– Вот… Давай свернем в трубку. А потом в газету. Лена, есть у нас газеты?
– Я все бумаги сожгла.
– Ничего, я так донесу, – прошептал Толик.
Ему вдруг захотелось, чтобы Елена Арсеньевна или этот мужчина спросили: откуда Толик знает Арсения Викторовича, часто ли они встречались, о чем говорили?.. Может, он даже не сдержался бы и заплакал (и растаяли бы в горле сухие комки). Но Елена Арсеньевна опять повернулась к чемодану, а муж подошел к ней. Что-то сказал на ухо. Она двинула плечом…
Ну, вот и все. Надо было уходить. И Толик, прощаясь, еще раз обвел глазами комнату. Зря. Не надо было смотреть на эту сиротскую пустоту, высвеченную беспощадным солнцем. Надо было запомнить комнату прежней – где все на месте и нет жутковатой, непривычной приглушенности.
Да, вот в чем дело! Запустение – не потому, что исчезли многие вещи. А потому, что молчит хронометр .
Глаза Толика метнулись по углам и полкам, по подоконникам. И у левого окошка, на табурете, он увидел знакомый ящик с латунными ручками.
Толик шагнул к хронометру. Секундная стрелка не двигалась – как в то февральское утро, когда он опоздал…
Толик опустился перед табуретом на колени. Открыл ящик. Глотком загнал поглубже слезы и сказал тихо, но решительно:
– Так нельзя.
– Что? – откликнулся муж Елены Арсеньевны.
– Это морской хронометр. Простые часы останавливают, если человек умер, а морские нельзя никогда.
– Но мы и не останавливали, – мягко возразил железнодорожник. – Они, видимо, сами…
Да, конечно. На указателе завода стрелка показывала сорок восемь часов. Как в тот раз… Арсения Викторовича не было уже больше суток, а хронометр все стучал, стучал. Пока полностью не раскрутилась пружина.
– До часов ли тут было… – сказала Елена Арсеньевна.
Муж ее негромко объяснил:
– Я хотел завести, да не знаю как… Вертел, скважину искал, а она закрыта… Крутил, щелкал – стоят.
– Зря щелкали, – сумрачно ответил Толик. Он вспомнил разговор с Арсением Викторовичем. Перед лагерем. Когда все-таки признался, что сам однажды пустил хронометр.
Арсений Викторович не рассердился. Только покачал головой и с полминуты молча смотрел на Толика. Затем сказал:
– Я же говорил: ты везучий человек. Рука у тебя легкая… Ведь цепь-то могла слететь.
Толик не понял.
– Когда пружина расслаблена полностью, а на валике еще остался виток цепи, он может соскочить от толчка, потому что не натянут. Начинаешь заводить – и все запутывается. Тогда уж без генеральной починки не обойтись.
– Значит, я все-таки аккуратно нес хронометр, хотя и быстро, – улыбнулся Толик. – И я же потом вынимал механизм-то. Видел, что цепочка на месте…
А сейчас?
Толик решительно отвинтил стекло. Уже без страха, не то что в прошлый раз, взял механизм в левую ладонь… Слава богу, серебристая цепочка была на валике. Лишь чуть съехала, оставив на латуни темный пунктирный след. Толик сжал зубы и точным нажимом ногтя подвинул ее на место. Затем повернул ключ на один оборот – пока лишь для того чтобы цепь натянулась…
Толкнул балансир.
“Динь-так, динь-так”, – проснулся механизм, и Толик ощутил короткий толчок радости. Словно он возвратил капельку жизни не только хронометру, но и его хозяину.