Хронометр (Остров Святой Елены), стр. 37
– Иду я сегодня с рынка и встречаю Арсения Викторовича. “Здрасте”. – “Здрасте”. – “Как дела?” – “Прекрасно, скоро закончу печатать…” – “Ах, как замечательно! Пусть тогда Толик первый экземпляр сразу принесет, а второй – когда прочитает…” – “Хорошо. А тре…” – И тут я прикусила язык. Анатолий, сколько экземпляров просил сделать Арсений Викторович?
Толик немытой пяткой зачесал рубчик под коленом.
– Ну… это…
– То есть третий экземпляр ты решил “заказать” для себя?
– А чего такого… – пробормотал Толик, заполыхав ушами. – Жалко, что ли?
– Объяснять еще надо, “чего такого”? Во-первых, ты мне бессовестно наврал! Во-вторых, я столько лишней бумаги перевела! А в-третьих, ты без разрешения автора хотел присвоить экземпляр произведения!
– Я же не без разрешения! – отчаянно сказал Толик. – Я бы потом спросил! А если нельзя, отдал бы ему все три!
– Это ты сейчас так говоришь.
– Нет! Честное робингудовское!
– Это что еще за новая клятва?
– Ну… это наша, у ребят. Ну, честное пионерское!
– Спрашивать надо было раньше, а не после времени.
– Я думал, что можно и потом…
– Он “думал”, – уже не так строго проговорила мама. – Я вот тоже думаю: всыпать тебе, как я давно собираюсь, или засадить на неделю дома, чтобы поумнел?
– Ма-а… Лучше уж всыпать, – весело сказал Толик, поскольку гроза явно рассеялась. – А сидеть дома – это же с ума сойти! Каникулы такие короткие!
– Ты у меня когда-нибудь в самом деле дотанцуешь… Чтобы сегодня же все рассказал Арсению Викторовичу, ясно?
– Так точно, товарищ командир! – Толик стукнул упругими пятками о половицы и задрал подбородок.
– Иди мыть руки, грязнуля…
К Курганову Толик зашел сразу после обеда, чтобы добросовестно покаяться. Но Арсения Викторовича дома не оказалось. Толик решил, что для очистки совести сделал пока все, что нужно, и помчался к Олегу. Там сперва ремонтировали покосившийся штабной навес, а потом до вечера играли в лунки.
Толику везло. Мячик то и дело вкатывался в его лунку. Толик его ловко хватал и, когда кидал, ни разу не промахнулся. Поэтому он то и дело оказывался то “царем”, то “судьей”, то в суровой должности “палача”. А среди тех, кого за промахи “казнят” мячом, он не оказался ни разу.
Но когда играли последний кон, везение кончилось. “Царем” стал Олег, “судьей” Мишка Гельман, а в “палачи” неожиданно попал Шурка. Он сразу принял грозный вид.
Олег сел на “трон” – ящик из-под масла. Мишке косынкой завязали глаза, он уселся на землю ко всем спиной.
Проигравшие по очереди подходили к “царю”.
– Какое наказание справедливый судья назначит этому преступнику? – вопрошал Олег.
Мишка, никого не видя, наобум определял число горячих. От трех до десяти, как придет в голову.
– Наше царское величество утверждает приговор, – каждый раз говорил Олег. – Только Люсе, которой досталось от судьи “десятка”, он милостиво сократил число мячиков наполовину.
Толику выпало семь горячих. Он поежился. Мячик был тяжелый и твердый – для игры в теннис. Как всадят таким между лопаток – в глазах разноцветные зайчики… Ну да ладно, Шурка сильно кидать не будет, он бросает из-за плеча, как девочка…
Толик первым пошел к забору, встал носом к доскам. Сказал Шурке со вздохом:
– Давай скорее, что ли…
А Шурка, видать, старательно целился, время тянул. У Толика даже позвонки зачесались.
Мячик свистнул и гулко стукнул о доску у плеча. Промах!
Ага, Шурка! Держись теперь…
Если “палач” мазал, он менялся местами с “осужденным”.
Шурка, путаясь ботинками в лебеде, пошел к забору. Уперся в доски растопыренными ладонями. Замер…
Целиться в Шурку было удобно: белые лямки перекрещивались точно в середине его голубой спины, пониже матросского воротника. Толик поднял мячик и прищурил левый глаз.
Шурка, видно, ощутил спиною этот миг. Тоненькая шея его задеревенела, пальцы зацарапали доски. Ох, Шурка ты Шурка…
Стесняясь самого себя, Толик вздохнул и сильно пустил мячик в кружок от сучка в полметре над Шуркиной головой. Забор ухнул, Шурка удивленно оглянулся. Все радостно завопили: “Мазила!”
Мишка потер ладони. По правилам теперь Толик опять вставал к забору, непутевого “палача” Шурку прогоняли “в отставку”, а дело брал в свои руки “судья”. Толик пошевелил плечами: уж Мишка-то не промажет.
И Мишка не промахнулся ни разу. Когда Толик шел домой, спина у него все еще ныла и стонала.
Вдруг догнал Толика Шурка. Молча затопал рядом.
– Ты чего? – удивился Толик.
– Так… – сказал он.
Шурка шел, нагибался, отдирал на ходу от чулок репьи и, замахиваясь по-девчоночьи, кидал их в сидевших у калиток ленивых кошек. Те презрительно щурились.
Шурка бросил последний репей и неожиданно сказал:
– А я в тебя нарочно не попал… Не веришь?
Толик удивился, но сразу поверил. И спросил неловко:
– А зачем?..
– Так… А ты в меня тоже нарочно промазал, да?
– С чего ты взял? – буркнул Толик.
– Я знаю.
– Глупые мы с тобой, – сердито сказал Толик.
Шурка мотнул курчавой головой, подхватил тюбетейку.
– Нет. Я не думаю, что мы такие уж глупые.
Они молча прошли еще с полквартала. Был совсем вечер.
– Мне пора, мама будет волноваться, – сказал Шурка.
– Ага. Беги…
– Спокойной ночи, Толик…
И Шурка побежал, стуча ботинками и держась за тюбетейку.
А Толик шел и думал, что день сегодня был хороший.
На этом радости дня не кончились. Дома оказалось, что приехала на каникулы Варя. Толик заверещал и повис у нее на шее.
– Голову отломишь! – закричала Варя. – Пусти, чертушка!.. Толька, я кому говорю!
Кое-как она освободилась. Проворчала, оглаживая косы:
– Маленький, что ли? Вон какой вымахал… Мама, а правда, смотри, как он вырос. Длинноногий какой и тощий…
– Тощий, потому что носится целыми днями. С такой жизни можно совсем скелетом стать.
– Не! – сказал Толик. – У меня замечательная жизнь!
ЕСТЬ ОСТРОВ НА ТОМ ОКЕАНЕ…
Скоро Толик убедился, что и в замечательной жизни без тревог не обойтись. Бывают, конечно, совсем беззаботные дни, но потом все равно что-нибудь случится… Все оставалось по-прежнему, только глаза у мамы были теперь невеселые.
Нет, мама не сердилась на Толика, не срывала на нем досаду, как бывало при мелких неприятностях. Наоборот, ласковая была. Но какая-то слишком рассеянная. Даже не спросила ни разу, сказал ли Толик Арсению Викторовичу о фокусе с третьим экземпляром (а он, кстати, все еще не сказал).
Толик всегда чуял, если маме плохо. И сейчас он смотрел на нее с беспокойством, но спросить, что случилось, не решался. Во-первых, мама обязательно скажет: все в порядке, не выдумывай. Во-вторых, Толик чувствовал, что расспросы ее еще больше расстроят, а беде не помогут. Но все-таки, что за беда?
Толик решил взяться за Варю. Ей-то все известно. Недаром они с мамой опять, как весной, шепчутся, будто подружки.
Варя сперва уперлась: ничего не знаю, отвяжись. Но тут уж он вцепился в нее мертвой хваткой. Варя повздыхала, пооглядывалась, взяла с Толика страшную клятву молчать и рассказала.
Мама ходила такая расстроенная из-за Дмитрия Ивановича. У того нашлись жена и дочка. На Украине. Как нашлись? А вот так. Он думал, что они убиты в Киеве при бомбежке, но они уцелели. Выжили и потом, когда в Киеве были немцы. А в начале сорок пятого, после запроса о Дмитрии Ивановиче, получили извещение, что он пропал без вести… Теперь вот они отыскались и он отыскался. Скоро поедет в Киев.
Конечно, тут радоваться надо. И конечно, мама радуется, что такое у Дмитрия Ивановича счастье. Но…
– В общем, все так в жизни запутано, – вздохнула Варя. – И радость, и печаль… Ты ведь большой уж, понимаешь.
Толик был, конечно, большой, но сейчас приткнулся к Варе, как маленький, чувствуя и грусть и облегчение оттого, что кончилась неизвестность. Жаль, разумеется, что Дмитрий Иванович не будет с ними, но раз уж так вышло, то пусть… Проживут они и втроем: Толик, мама и Варя.