Граната (Остров капитана Гая), стр. 37
– С ней трудно играется. Она почти настоящая. У всех оружие деревянное, а она такая… все только на нее и смотрят. Получается, будто ты сильнее всех, если такая граната…
Он сказал то, что Гай чувствовал еще в Херсонесе. Но Гай тогда и подумать не мог, что у Пулеметчика такие же мысли.
Сержик нехотя объяснил:
– Если настоящая война, там все настоящее. А если игра, все должно быть игрушечное, а то нечестно…
– Значит, тебе ее совсем не надо? – недоверчиво спросил Гай.
– Пусть лежит… Бабе Ксане спокойнее… А если хочешь, бери ее себе!
– Нет! – быстро сказал Гай.
Сержик не удивился.
– Ну, нет, так нет. – И повторил: – Пусть лежит…
– Но ты же говорил, что это подарок, – напомнил Гай.
– Ну и что? Это такой подарок… просто довесок. Андрей мне вообще-то самострел подарил с резиной, а про нее сказал: “Ладно, забирай и ее заодно, если надо…”
Сержик обулся, встал, весело потопал.
– Сырые еще. Ладно, сойдет…
“Вот и все”, – сказал себе Гай. Глупая история с гранатой кончилась.
Но облегчения Гай не почувствовал. Черная дробина по-прежнему шевелилась в нем. И Гай знал почему.
Этому городу, морю, “Крузенштерну” – всему, что было вокруг, – нужен был другой Гай. Острову капитана Гая нужен был другой Гай. И самому Гаю нужен был другой Гай. Честный до конца.
А если есть в душе хоть капля обмана, так и будешь смотреть на всех с тайной опаской, со скрытой виноватостью. И остров будет исчезать или тонуть за горизонтом раньше, чем к нему подплывешь.
“Но не все ли теперь равно? Ведь главное-то я сказал!” – огрызнулся на себя Гай.
– Ты где живешь? – спросил Сержик.
– Рядом с Асей…
– Я и не знал. Тогда пошли? Нам по пути.
– Мне в школу надо…
Гай скомканно рассказал о стычке с учительницей, а заодно и почему нельзя стричься, и откуда он приехал; и что сейчас надо попасть в школу, потому что Ася, наверно, беспокоится: куда он девался? И два ее учебника у него в портфеле…
– Вот это да… – выдохнул Сержик. – Значит, мы тебя в кино увидим?
– Ну… наверно. Если получится.
– Жалко, – вдруг сказал он.
– Что жалко? – испуганно спросил Гай.
– Да я не про кино. Жалко, что скоро уедешь. – Сержик посмотрел на Гая ясно и улыбчиво.
И тогда, словно шагая с высокого берега, Гай сказал:
– Сержик, ты меня прости…
Глаза у Сержика сделались большими от изумления.
– Я наврал, что случайно нашел гранату, – выдавил Гай, глядя в землю. – Я сразу видел, куда она упала… Я думал: никто не знает, ну и я… в общем, думал: возьму себе потом…
Гай понимал, какой он сейчас жалкий, растрепанный, красный, несмотря на загар. Чувствовал себя пришибленным и маленьким перед пятиклассником Сержиком, который ему чуть выше плеча, но у которого бесстрашная и чистая душа.
Ох как тошно… И все-таки вместе с этой мукой он испытывал облегчение. Словно разбил стекло в душной комнате.
Гай заставил себя поднять глаза. Сержик смотрел растерянно. Так, словно это он, а не Гай виноват. И сказал скомканно:
– Да чего… Да это хоть с кем бывает. Я один раз тоже, когда моторчик у Андрея увидел… А после… – Он тряхнул головой, сделался спокойнее и строже. Утешил Гая: – Не надо про нее… Ты же не взял.
Щеки у Гая все еще горели. Но вздохнул он так, словно вынырнул из глубины. Прошептал:
– Не взял, конечно… Это я сперва…
Сержик вдруг обрадованно взметнул ресницы:
– Послушай! Но раз тебе ее надо, то возьми! Все равно она там без дела валяется.
– Да нет же! Я тогда… ну, просто дурак был. Не надо мне ее сейчас.
Сейчас ему надо было другое: чтобы Сержик не затаил обиды.
Однако Сержик теперь смотрел непонятно. И оказал нехотя:
– Не надо так не надо… Я пойду тогда… А ты тоже иди, второй урок уже, наверно, кончается.
Отчуждение прошло между ними, как тень пасмурного облака.
– Ага… Пока… – потерянно отозвался Гай.
И они разошлись.
Гай медленно шел к школе и нес в себе ощущение потери, нес свою печаль. И все-таки он ни о чем не жалел. Он знал, что похожая на крошечную гранату дробина больше не станет его тревожить.
И еще одно грело Гая. Легонько грело, как солнечный зайчик. Воспоминание, как он мчался на помощь Сержику к водостоку. Гай не успел, но это не его вина. Он ни одного мига не сдерживал себя, рвался изо всех сил. И если бы смыло Сержика или того пацаненка, он, Гай, ни секунды не думая, ринулся бы в прибой. Он знал это тогда и помнил теперь. И шаги его понемногу делались крепче…
– Эй!
Гай не оглянулся. Мало ли кого окликают на улице.
Сзади нарастал частый топот.
– Подожди! Миша!.. Гаймуратов!
Сержик догонял его, трепеща своим летучим пиджачком.
Откуда он знает имя? Ах, да! Из разговора с милиционером…
Сержик остановился, часто дыша.
– Я… забыл спросить… У тебя сколько уроков?
– Да кто их знает! – поспешно сказал Гай. – Такое бестолковое расписание…
– А ты… может, придешь к нам вечером, а?
– Я? Ладно!.. Если хочешь.
Ветер все шумел, гнал по стенам, по асфальту летучие солнечные лоскутья. Веселый такой ветер. Просто смеяться хотелось.
Сержик пнул подкатившийся под ногу каштан, и они с Гаем смотрели, как колючий шарик прыгает по тротуару.
Потом Сержик посмотрел на Гая:
– Та история… про лейтенанта и про бюст… Я так ничего и не понял. Расскажешь?
ОСТРОВ
Голос Карбенева:
– Внимание – камера!
Голос Ревского:
– Гай… давай!
Гай взлетает на планшир, прыгает на первую ступеньку вант. И пошел наверх! Легкий, радостный, дождавшийся своего часа…
Гай босиком. В башмаках с пряжками оказалось тяжело и неловко. А широкие планки вовсе и не режут ноги. Правда, пришлось утром подставить гримерше тете Рае свои ступни для крема номер пять, но, взвизгивая и обмирая от щекотки, Гай выдержал эту пытку. Ради искусства…
На двенадцатой ступеньке Гай останавливается. Ветер дует ему в затылок и правую щеку, треплет и путает волосы, полощет алую голландку, закидывает на голову белый воротник.
Паруса – над Гаем и вокруг него. Всюду. Громадные. Золотисто-белые на солнце и голубые в тени. Туго и круто выгнутые, они кажутся твердыми, как фарфор: щелкни пальцем – и зазвенят.
Судно идет с креном на левый борт. Сзади и сбоку его пытаются догнать зеленовато-синие волны, кое-где на них вспыхивает пена. Волны не очень большие, стальную четырехмачтовую громаду им не раскачать. Но, рассекая воду, гулкий стометровый корпус винджаммера ровно вздрагивает и ощутимо звенит. Басовито-струнным гудением отзывается такелаж. Плетеная сталь вантовых тросов дрожит, как натянутые мышцы, и это напряженно-радостное дрожание передается Гаю…
С борта вынесена ажурная стрела крана с площадкой для оператора. У камеры сам Карбенев. Темно-синий выпуклый объектив издалека нацелен на Гая.
– Гай – давай!
Держась за трос одной рукой, Гай вытягивается вперед (ух и ветер!). В синеве и солнце встают далекие желтые берега. На них – блестки белых домов.
– Остров!
Гай оборачивается. Ветер откидывает назад волосы, хлопает воротником. И Гай кричит опять – тем, кто на палубе:
– Вижу остров!
…В море они ушли накануне, под вечер. Когда махина “Крузенштерна”, постукивая машиной, выбралась за боны, солнце уже скатывалось к горизонту. Слева тянулся изрезанный бухтами Каркинитский берег. Издалека его желто-полосатые обрывы казались невысокими. Оранжевыми маячками вспыхивали от закатных лучей стекла. Медленно двигались красные огоньки Лукулльского створа. Если свернуть на них, когда они окажутся друг над другом, выйдешь прямо к центру Херсонеса… Но “Крузенштерн”, конечно, никуда не сворачивал, шел в открытое море.
Закат разукрасил море разноцветными зигзагами. Носились темные чайки. Наступал “режим” – короткое время ясных сумерек, в которых операторы снимают ночные сцены. Зашипели, засияли голубым светом юпитеры. Началась съемка сцены “Рассказ Битт-Боя”. Лоцман Битт-Бой по прозвищу Приносящий Счастье рассказывал морякам о далеком счастливом острове. Он взялся привести “Фелицату” к этому острову. И никто не знал – какой ценой! Никто пока не ведал, что Битт-Бой смертельно болен и самому ему на этом острове не жить…