Голубятня на желтой поляне, стр. 47
Мы сидели на пустой веранде с разноцветными окнами. У стены, прямо на полу, сидели. А Янка стоял посредине. То есть он не стоял, а будто летел вместе со своей музыкой. Солнце косо било в жёлтые и красные стёклышки, и мимо Янки словно неслись на быстром ветру яркие осенние листья. Чёрный смычок рвал воздух над блестящей скрипкой, пальцы летали над грифом, волосы у Янки растрепались, пряжка на пояске съехала набок, майка сбилась выше живота, но это было не смешно нисколечко…
Мне вдруг показалось, что Янка мчится, стоя на спине золотистой лошади…
В музыке опять прозвучали те ноты, с которых началась мелодия. Как сигнал. И Янка опустил смычок. Откинул волосы. У него на лбу и на горле блестели крошечные капельки.
Юрка сидел, скорчившись. Поставил на колени кулаки, на кулаки положил подбородок. Глядел на Янку из-под волос.
– Вот… – тихонько выдохнул Янка.
– Это что было? – спросил Юрка, не шевелясь. – Тадеуш Левский?
Янка чуть улыбнулся:
– Нет… Это дедушка написал. И я немножко. Мы вместе…
– Вот я и смотрю: что-то совсем незнакомое, – полушёпотом сказал Юрка. Я удивлённо покосился на него.
Янка поправил майку, почесал смычком ногу, облизнул губы. Вскинул голову:
– Ещё?
И спохватился:
– Ой, вам же надо идти. Да?
Юрка лопатками оттолкнулся от стены и вскочил.
– Да, – сказал он. – Хочешь с нами?
Янка не спросил: куда? Не спросил: зачем? Сразу ответил:
– Хочу.
Мы вышли на крыльцо. Уже совсем вечерело. Солнце делалось кирпичным и проваливалось в гущу тополей на станции. Я сказал Янке:
– Мы домой поздно вернемся. Тебе не попадёт?
(Про себя-то я точно знал, что попадёт.)
Янка удивился:
– Почему? Мне хоть до какого часа бегать разрешают, я человек вольный… Только я дедушке записку оставлю, ладно?
Он опять убежал в дом. Юрка задумчиво сказал ему вслед:
– Вот это игра у парня.
– Не знал, что ты такой любитель музыки…
– Ты много не знал, – усмехнулся Юрка. – В Нейске из меня делали всесторонне развитого ребёнка.
– Поэтому ты и сбежал?
– Ты же знаешь, что не поэтому, – ответил он сумрачно.
Я прикусил язык. Потом примирительно спросил:
– А что, Янка в самом деле здорово играет? Я ведь не разбираюсь…
– Дело даже не в том, что здорово…
– А в чём?
– Никогда не думал, что в скрипке могут так звучать трубы и барабаны. Вот тебе и… Ниня.
Что-то шевельнулось во мне. Беспокойство какое-то.
– Юрка, зачем ты его позвал с нами? Будешь делать из него человека?
– Из него-то? Он и так человек, дай Бог каждому.
Я промолчал. Тревога во мне осталась. Пока ещё маленькая, непонятная…
Вторая часть
ОТЕЛЬ "КУРЯТНИК НА КОЛЁСАХ"
НАША КОМПАНИЯ
Это Глеб назвал так наш вагон: отель "Курятник на колёсах". Вагон был покосившийся, щелястый, будто и в самом деле старый курятник. Но мы его любили.
С двух сторон у вагона были широкие раздвижные двери. Те, что смотрели в сторону станции, оставались закрытыми: их наглухо заклинило. А те, что выходили на пустырь за тупиком, нормально раздвигались и задвигались. В торцевых стенках вагона тоже находились двери. Они вели на узенькие крытые площадки, вроде балкончиков. Наверно, раньше здесь размещались те, кто караулил ценные грузы…
Глеба мы устроили неплохо. Принесли ему (а заодно и себе) надувные матрацы, несколько старых одеял. Я нашёл на чердаке круглый фонарь типа "Сатурн". Днём он заряжается от солнца, а ночью сам светит, как солнце. Юрка раскопал где-то старенький карманный телевизор, которые сейчас уже не делают. Экран часто мигал и путал краски, но Глеб всё равно радовался.
В вагоне сохранились широкие полки – вроде двухэтажных нар. Можно спать хоть внизу, хоть наверху. Мою машинку Глеб поставил на пластиковый ящик, который служил столом.
Всё получилось хорошо, только щели в стенах заткнуть мы не смогли. Слишком их было много.
– Да ладно, – сказал Глеб. – Погода у вас тёплая, до осени и так протяну.
– Дело не в погоде, – озабоченно разъяснил Юрка. – На станции увидят, что вечером щели светятся, и начальник попрёт нас.
– Да не попрёт он, – отозвался Глеб. – Он знает, что я здесь поселился.
– И не ругается? – удивился я.
– Нет. Он хороший дядька.
Юрка шевельнул щекой. "Хороший дядька" часто орал на мальчишек и обещал оторвать уши за то, что бегают не через мост, а прямо по путям.
– Он понял, что мне деваться некуда, – вздохнул Глеб.
И мы опять задумались над его странной историей.
Где этот город Колыч? Почему никто о нём не слыхал, если ехать от него до нас два часа? И вообще, когда Глеб рассказывал про себя, мы узнали много странного.
Глеб с семи лет жил в интернате, потому что родители его разбились в авиалайнере (как может разбиться лайнер?). Школа у них была громадная – несколько зданий по четыре этажа (хотя все знают, что интернаты и школы выше двух этажей строить запрещено). Рядом с интернатом стоял механический завод, и старшие ребята проходили там практику (это, конечно, здорово, но как завод может стоять рядом со школой? Куда смотрели врачи?).
Но Глебу мы верили. Было видно, что он не придумывает. Он оказался хорошим парнем, добрым таким, и ни чуточки не показывал, что старше нас. Только в те моменты, когда Глеб брился, мы вспоминали, что ему больше двадцати.
Глеб разводил в чашечке мыльную пену, мазал этой пеной светлую щетинку на худом лице и со скрипом скоблил щёки страшной складной бритвой. Пух на подбородке он оставлял. Мы держали перед Глебом зеркальце и смотрели, развесив губы. Такое допотопное бритьё мы раньше видели только в кино.
– Учитесь, учитесь, молодёжь, – говорил Глеб, махая тонким лезвием. – Бритьё – истинно мужское дело.
Однажды, взбивая пену, Глеб научил нас выдувать из неё и пускать по ветру большущие радужные пузыри. Мы с Янкой просто выли от восторга, да и Юрка радовался. Никто в Старогорске до этого не знал такой игры. А Глеб удивлялся: что за город, простых вещей не знают!
Но те простые вещи и дела, которые были в Старогорске, его тоже удивляли. Например, что хлеб в булочных бесплатный, что пообедать можно тоже без денег, если не в ресторане, где танцы и стереотеатр, а в простой столовой. И что в автоматической прачечной платить не надо (он туда носил свою рубашку).
– А сигареты стоят бешеных денег! – возмущался Глеб.
Но сигаретами его снабжал Ерёма.
Ерёма вставил в свои потроха лампу из моего приёмника, и боли в затылке у него прекратились. Он долго благодарил меня и подарил литой пистолет (такой тяжёлый, что чуть не свалились штаны, когда я положил его в карман). Вагон Ерёме понравился, да и наша компания тоже. Он стал заходить в гости. Играл с Янкой в магнитные шашки, курил с Глебом на вагонной площадке, сидел вместе с нами, когда мы разговаривали о всяких своих делах или обсуждали таинственную Глебову историю.
Мы потрошили эту историю снова и снова. Глеб никогда не отказывался от таких разговоров. Но порой лицо его делалось грустным. Он снимал очки и рассеянно чесал ими в затылке.
Однажды Янка осторожно спросил его:
– Скучаешь?
– А… Да, – Глеб неловко заулыбался. – Там меня работа ждёт, а я здесь торчу, как курортник. Неизвестно, кто я и зачем… С другой стороны, хочется во всём разобраться до конца. Иначе я не журналист, а дырявый чайник… Вот хожу, смотрю, потом сижу, пишу. Пытаюсь выводы сделать. Хорошо, что машинка есть, спасибо Гельке… А с третьей стороны…
– Разве в логике есть такое понятие – "третья сторона"? – придирчиво спросил Ерёма.
– Есть… С третьей стороны, пора бы всё-таки домой, но куда и как? С четвёртой – что делать дальше-то? Там люди ждут, волнуются…
– Друзья? – спросил Янка.
– Ну… и друзья. И редактор…
Меня дёрнуло за язык:
– И невеста?
Глеб серьёзно сказал: