Бронзовый мальчик, стр. 52
Подошел, сказал:
– Здравствуйте, Даниил Корнеевич. Вот и правда встретились…
– Мир тесен…
Глебов мельком глянул в оба документа, пренебрежительно объяснил лейтенанту:
– Комиссия какая-то. Липа… А тут подпись самого Сапожникова. Ломайте… Даниил Корнеевич, уберите ребят.
– Едва ли у меня получится… А решение комиссии, значит, липа? Это ваше официальное заявление?
– Не надо меня пугать… Лейтенант, уберите ребят.
– Ох, не надо этого делать, – вкрадчиво сказал Геннадий Романович. – Такие дела добром не кончаются. Вспомните рижский ОМОН. Даже в Сибири потом не спаслись…
– Не надо меня пугать, – повторил Глебов. – Гражданин Вострецов, вы уберете ребят?
– Этих – да, – отозвался Корнеич. – Идите, хлопцы. Теперь подежурят другие.
Выкатил еще один "рафик", зеленый. Вышли восемь человек, штатские. В пестрых куртках. Но чем-то похожие друг на друга. Семеро молча встали впереди ребят (которые так и не разошлись). Разом закурили. Восьмой подошел к Корнеичу и милиционерам.
– Кто такой? – вскинулся лейтенант.
Подошедший улыбнулся широко, по-приятельски. Только глаза как у снайпера.
– Здравия желаю… Да вы меня, лейтенант Борисов, знаете. В декабре, на митинге студентов, мы малость… повстречались. Помните? Старший лейтенант запаса Гольцев, отряд "Желтые пески", общественная охрана порядка… Что это вы, братцы, все на молодежь! Ну ладно, там хоть студенты были, а тут ведь совсем пацаны…
– Афганцы, – шепотом произнес Джула. – Можно маленьких не уводить. Хана ментам…
– Товарищ капитан! – сказал лейтенант Борисов высоким голосом. – Я так не могу. Надо сперва разобраться, кто прав. А то мы им наломаем хребты, а потом с нас же спрос… Или давайте письменный приказ.
В шеренге "Желтых песков" тихонько засмеялись.
– Можно и письменный, – отозвался Глебов.
Афганцы разом бросили окурки и слегка расставили ноги. Один оглянулся, шепнул:
– Шли бы вы, ребята…
Но уходить не пришлось. Лейтенант опять заговорил:
– И вообще… Если бы несанкционированный митинг или свалка, а то обычный пикет. Разгонять пикеты указа не было.
– Но они препятствуют работе, – сухо заметил Глебов.
– А что за работа дома ломать! – У лейтенанта появились плачущие нотки. – С нас же потом и спросят. Вы-то с вашим юридическим образованием всегда найдете доводы, а все шишки на меня. И на них… – Он кивнул на топтавшихся по снегу омоновцев.
– Можете уезжать, – бесцветным голосом проговорил Глебов. – Я доложу в штабе о случившемся.
– Ну и докладывайте! А мы тоже не нанимались, чтобы во всякую дыру затычкой…
Глебов блеснул очками, поправил фуражку и пошел прочь.
– До свидания, Андрей Андреевич, – сказал бывший трудовик Геночка.
Лейтенант Борисов кивнул своим, те полезли в машину. Желтый "рафик" укатил.
– Все, господа, ваш спектакль отменяется, – сказал Корнеич шоферу и его напарнику.
Шофер плюнул:
– А нам-то чё! Пущай разбираются в конторе…
И автокран с подтянутой к радиатору "бомбой" начал медленно разворачиваться.
– Спасибо вам, Коля, – сказал Корнеич командиру "Желтых песков". – Извини, что потревожили. Выхода не было.
– Да чего там… Но гляди, опять ведь приехать могут.
– Сейчас пойду в исполком…
– Мы будем поглядывать, – пообещал Джула. – Если что, я сразу к Саньке.
– Или мне звони, – сказал Кинтель.
…Салазкин убежал домой за портфелем – опаздывал в школу. Остальные "тремолиновцы" двинулись к трамваю. Конечно, собрались на место происшествия не все, а те, кого успели поднять по тревоге. Было их вместе с Корнеичем семеро. Кинтель шагал, заново переживая всё, что испытал недавно, когда стоял в шеренге между Джулой и Салазкиным. И ясное ощущение правоты, и бесстрашие (пусть хоть убивают, сволочи!), и яростную готовность кинуться в схватку, несмотря на дубинки. И берущее за душу ощущение победы, когда встали впереди ребят афганцы…
Видно, и другие испытывали что-то похожее.
– Все-таки наша взяла! – вслух порадовался Не Бойся Грома.
– Ни чья еще не взяла, – сумрачно отозвался Корнеич. – Опять придется разбираться…
Виталька, однако, не хотел терять свою радость:
– А все равно сегодня победили мы!
– Мы пахали, – вздохнул Дим.
– Паршиво это все, – сказал Корнеич. – Люди на людей… Вот представь, Виталик, такую ситуацию: среди тех омоновцев твой старший брат.
– На фиг нам такие братья, – насупился Не Бойся Грома.
– Братьев ведь не выбирают, – негромко объяснил ему Паша Краузе.
А в Кинтеле все еще не растаяло боевое настроение. Похожее на отголоски песни: "Подымайся, мой мальчик, рассвет раскален…" И он не удержался:
– Они же сами на нас войной пошли…
– Послали их, вот и пошли, – недовольно отозвался Корнеич. – А война всегда дело пакостное, с обеих сторон. В любых масштабах.
Андрюшка Локтев, любивший все уточнять, за-явил:
– Но по истории учат, что войны бывают несправедливые и справедливые, хорошие.
– Идеи бывают хорошие, – возразил Корнеич. – А когда эти идеи начинают с кровью мешать, всякая справедливость побоку. И больших, и маленьких гробят с той и с другой стороны…
Он сегодня заметно хромал. Кинтель знал, что Корнеичу нужен новый протез, который стоит сумасшедших денег. А плату за две последние статьи Корнеич отдал фирме "Ласточка": там обещали раздобыть по госцене рубашки из натурального хлопка для летней формы отряда "Тремолино".
Кинтель представил себя в новенькой оранжевой форме среди "достоевской" компании и ощутил какую-то неуютность, несправедливость даже.
– Корнеич… А вот те пацаны, с Достоевского… Они ведь за нас борются, дом охраняют. Когда будет у нас там просторное жилье, может, их тоже… как-то к отряду? – И тут же испугался. Вдруг кто-нибудь скажет: "На кой нам всякая шпана!"
Но Корнеич отозвался обыкновенным тоном:
– Естественно. Все равно ведь придется набирать новичков. А эти тем более люди местные…
Паша Краузе, однако, трезво заметил:
– Захотят ли? Образ жизни у них… малость иной.
– Разница образа жизни тут в одном, – сказал Корнеич. – У нас впереди новый корабль, паруса, а у них никаких парусов нет. Убрать эту разницу, и остальное приложится…
РАВНОДЕНСТВИЕ
В середине марта сгорел телевизор. Дед плюнул и сказал, что "кинескоп не выдержал ежедневного сумасшествия". Действительно, творилось черт знает что. В Карабахе и между Арменией и Азербайджаном уже сплошная война, ракетные установки "Град" пошли в дело. Когда показали, что случилось под городом Ходжалы, тетя Варя из комнаты ушла. Потому что на экране – снежное поле, а в поле этом сотни трупов: и взрослые, и ребятишки… На Днестре тоже шла пальба – правый и левый берега в Молдове выясняли отношения. Чечня вооружилась до зубов и России уже не подчинялась. В Казани кое-кому тоже, видно, не жилось мирно: да здравствует референдум и самостоятельность. Дед боялся, что и там, чего доброго, начнется заваруха, а это вовсе уж недалеко от Преображенска… У Кинтеля назойливо вертелось в голове: "Полыхает гражданская война от темна до темна…" Песня вроде бы неплохая, но это если просто песня, из старого кино. А когда по правде такие пакостные дела…
В Преображенске было пока спокойно, однако и здесь всякие пожилые деятели собрали семнадцатого числа митинг: "Даешь обратно Советский Союз…"
– Никак в их отставные головы не вобьешь, что нет уже никакого "обратно", – ругался дед. – Как говорится, и рад бы в рай, да грехи не пускают…
Из-за митинга – на всякий случай – в школе отменили у второй смены занятия. Салазкин приехал к Кинтелю.
– Радуешься? – сказал Кинтель. – Лишний выходной…
– Чему радоваться? Потом лишних уроков навесят.
Но зато приближалось событие, отменить которое не могли никакие политики. Равноденствие!
В календаре значилось, что день становится равным ночи девятнадцатого марта. Но в "Тремолино" по традиции отмечали Весеннее Равноденствие двадцать второго. Это был давний праздник морских ребячьих отрядов начиная еще с "Эспады".