Бронзовый мальчик, стр. 25

Салазкин сказал покладисто:

– Хорошо. Конечно… про тут тайну с "Морским уставом" ты тоже обещал рассказать и в самом деле скоро все объяснил… ну а когда ты ко мне придешь?

– Я?! Зачем?

– А как же? Разве тебе не нужен ключ к шифру?

Кинтель только сейчас вернулся мыслями к цифири. До этой минуты и не вспоминал… Да, разгадать хорошо бы. Но…

– Ты сам-то подумай! Как я к вам теперь…

– Но можно когда мама на работе. Раз уж ты не хочешь ее видеть…

– Тайком, что ли? Сидеть и на дверь оглядываться?

– Ну ладно! – Салазкин встал с неожиданной решительностью. А может, просто услыхал дребезжащий вдали трамвай? Нет, сказал твердо: – Что-нибудь придумаем.

КАРТОФЕЛЬНЫЙ БУНТ

"Что-нибудь придумаем", – сказал накануне Салазкин. И придумал. Перед первым уроком он разыскал в школьном коридоре Кинтеля. Таинственно отвел в уголок:

– Я принес тебе "Морской устав"… На… – И вытащил из сумки знакомую толстую книжку с ремешками и пряжками.

У Кинтеля аж мороз по коже.

– Ты чокнулся?! А если дома узнают?

– Папа в командировке. А мама к нему в шкаф не заглядывает. Ей и в голову не придет…

Кинтель поежился от смеси благодарности и страха:

– Слушай, Салазкин, зря ты… Как-то это… не то…

– Но должен же ты расшифровать надпись!

"Должен. Конечно, должен!" Желание разгадать письмо разгорелось в Кинтеле с новым жаром. Но он сказал сумрачно:

– Вот и получается, что ты из-за меня… лезешь в нехорошую историю. Мать правильно боялась.

Зеленые глаза брызнули сердитой обидой.

– При чем здесь ты? Это моя проблема – книгу тебе дать. К тому же папа никогда не запрещал мне трогать свои книги. Так что формально я ничего не нарушил…

– Он приедет и покажет тебе "формально"… Второй раз в жизни…

На сей раз Салазкин не обиделся:

– Он приедет лишь послезавтра. А ты сегодня и завтра посидишь над расшифровкой, а потом книгу я поставлю на место. Конечно, здесь есть элемент риска, но…

– Вот именно! "Элемент"… А если у меня портфель уведут или еще что-то случится?

– Ты уж будь осторожен, – слегка испуганно попросил Салазкин. – Теперь все равно никуда не денешься.

– Балда ты, – сказал Кинтель жалобно. – Спасибо, конечно, только все равно балда. Принес бы уж лучше ко мне домой, зачем в школу-то было переть?

– Я сначала и принес домой! Не такой уж я балда. Но ты уже ушел…

Кинтель виновато посопел:

– Да. У нас нулевой урок нынче был, биологичка назначила. Расписание кувырком… Ладно, я весь день буду портфель прижимать к пузу. А из школы пойдем вместе.

К пузу он портфель не прижимал, но на переменах не выпускал из рук. Обычно-то как: бросишь где-нибудь в угол или на подоконник и гуляй, пока не пришла пора идти в кабинет. Но сейчас Кинтель был словно дипкурьер со сверхважными документами. Впору приковать ручку портфеля к запястью.

Чувства у Кинтеля были разные. Прежде всего – радость, что ради него Салазкин пошел на такое дело. И что опять появилась надежда на разгадку письма. Но радость была перемешана с острым опасением. Не дай Бог, если дома у Салазкина узнают про это. И влетит ему, конечно, по первое число, и (что самое плохое) не подпустят его после этого к Кинтелю и на милю. Мама небось на всех переменах будет дежурить в школе. Или, чего доброго, переведут Саньку в другую… И зрело в Кинтеле предчувствие, что добром вся эта история не кончится.

Была даже мысль отыскать на перемене Салазкина и сказать: "Забирай-ка ты этот раритет, Саня, от греха подальше". Но ведь у Сани Денисова книга тоже не будет в безопасности. Наоборот, чего доброго, ухватят у растяпистого новичка-пятиклассника сумку, начнут футболить по коридору или по двору. Или сопрут – бывает и такое…

А Салазкин – то ли боялся быть навязчивым, то ли просто показывал Кинтелю, что полностью доверяет, – ни разу не подошел на переменах. Только в окно с третьего этажа Кинтель видел, как Денисов и его одноклассники по-обезьяньи качаются на кленах и турнике, гоняются друг за другом и сражаются рейками, балансируя на буме…

Ох, скорее бы кончились пять уроков…

Четвертым и пятым часами стоял в расписании труд. Преподавал его молодой и энергичный Геннадий Романович. В нем не было ничего от привычного образа трудовика, похожего на завхоза или фабричного бригадира. Геночка был строен, интеллигентен и вежлив даже с разгильдяями и балдежниками. "Сударь, ваше разухабистое обращение с таким тонким инструментом, как стамеска, может иметь непредсказуемые последствия… Весьма сожалею, но, если вы не перестанете ковырять вашего соседа напильником, я предоставлю вам свободу действий за пределами этого помещения…"

Девчонки болтали, что Геночка пишет стихи и готовит к печати книжку. Диана Осиповна однажды высказалась: "Представитель нового поколения. Весь из себя демократ…"

Он и правда был демократ. И сейчас, в коридоре перед мастерской, не стал орать и грозить "неудами", увидев на полу свалку семиклассников, решивших малость поразмяться. Он встал над ними и раздумчиво проговорил:

О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями… 

"Кости" поднимались, отряхивались, говорили "здрасьте" и шли в мастерскую, которую Геннадий Романович отпер для мальчишек (девчонки ушли на домоводство).

Сумки и портфели полагалось оставлять в тесной комнатке, где хранились краски, лаки и запасные инструменты. Называлась она почему-то по-военному – каптерка. Кинтель оставил там портфель с большой неохотой, а потом занял место у крайнего верстака, поближе к полуоткрытой двери каптерки.

Задание оказалось простым: зачищать шкуркой ручки для напильников. Ручки эти наточили на токарных станках старшеклассники.

Поднялся ропот:

– Фига ли вручную-то! Можно было сразу на станке зачистить…

– Это специально, чтобы мы, как бабуины, чухались…

– Восьмые-то классы на станках, а мы – доски от забора к забору таскать или колупаться без пользы…

Геночка, поглаживая модную шевелюру, кивал и разъяснял доброжелательно:

– На станках начнете работать во второй четверти. Есть учебный план, утвержденный нашей уважаемой Зинаидой Тихоновной. Ваше стремление к социальной справедливости похвально, однако система требует разумного программирования… А что касается ручного труда, то именно он облагораживает личность, воспитывает в ней гармонию между интеллектом и физическим совершенством… Кто зачистит не меньше десяти штук, имеет пятерку в журнале…

– А сколько надо на четверку?.. А на трояк?..

– Четверок и трояков не будет. Или пять, или ничего… Левин, почему вы раскручиваете тиски с такой осторожностью, словно они из динамита?

Последнее выражение дало толчок новому трепу. Нечто вроде конкурса черного юмора. Шурик Хлызов, хихикнув, вспомнил:

Говорила бабка внучку Мите:
"Не копайся, Митя, в динамите!
Не копайся, я кому сказа…"
К потолку приклеились глаза. 

Геночка азартно насторожился. Он собирал школьный фольклор.

Юрка Бражников, который всегда спорил, сказал:

– Это старо. Сейчас в таких стихах должна быть связь с современностью. Вот, например:

Дедушка кашлял, окурки кидал.
Дяденька внуку «калашников» дал.
Рады родители: "Тихо и чисто.
Мальчик у нас записался в путчисты". 

Кинтель не болтал и почти не слушал. Зажал в руках деревянную ручку и швыркал по ней шкуркой. Не ради пятерки, а просто когда работаешь, время бежит быстрее.

А народ резвился:

Дедушка в свете земельной реформы
Грядку копал у вокзальной платформы.
Чавкнул колесами быстрый экспресс.
«Зря ты в политику, дедка, полез…»