Белый шарик Матроса Вильсона, стр. 46
– Ну, мой мальчик! – Зеленый шар протянул тяжелую папку диплома. – Ты готов? Сделай усилие и шагай…
– Ага… сейчас, – неловко сказал Белый шарик. Качнулся вперед. Но одинокий звук нарастал, рассекая общую мелодию голосом тоскливого рожка.
– Что же ты? – уже с беспокойством поторопил Большой Белый шар. – Мы ждем, малыш. Всего шаг…
Медный рожок запел томительно и резко, врываясь в сознание сигналом неотвратимой беды. Белый шарик зажал уши.
– Не надо!
Мембрана сорвалась с пластинки, жестяной рупор со скрежетом осел, музыка оборвалась. Но медный сигнал звенел, заполняя пространство, превращаясь в человеческий голос, в мольбу о помощи, в отчаянный крик…
Белый шарик прыгнул к окну. Вскочил на подоконник. С шорохом упала сорванная портьера. Только что был за окном Реттерхальм, деревья, вечер, а теперь – непостижимо черный, непостижимо глухой межпространственный вакуум. Впервые Белый шарик видел эту пустоту Яшкиными глазами.
Яшка зажмурился. И вспомнил, как с высоких мостков прыгают в речную воду туренские мальчишки.
Тополек
1
Не было, не было времени, чтобы проникать на баржу и потом уже мчаться искать Вильсона. Белый шарик вонзился невидимым лучом прямо туда, где из-под завала рвался в пространство Стаськин черный импульс. Луч метнулся в поисках массы для Яшкиного тела – по глине, по шпалам. Уперся в один из топольков. Живые клетки! Тем лучше!.. Воздух толкнулся, как от небольшого взрыва. Яшка встал на месте тополька, увязая лаковыми башмачками в жидкой, блестящей на солнце глине.
Стаськин сигнал уже угасал, как угасает крик обессиленного человека. Но Яшка теперь точно знал, где Вильсон. Вскинул над головой, как топор, сомкнутые ладони.
Тонкая – уже слишком тонкая! – импульсная нить, что связывала Яшку с Белым шариком, застонала от перегрузки. Но выдержала. Яшка махнул отяжелевшими руками – плоское пламя рассекающего импульса снесло и отбросило глиняную груду. Медленно упала наружу дощатая дверь…
Огонь взрыва от столкновения паровоза с машиной не погас. Он разгорался, делался разноцветным, превращался в сверкающий день. Стасик лежал навзничь на срезанной с петель двери и видел небо. Половина неба сияла вымытой голубизной, а другая была еще затянута пологом уходящей грозы. На нем таяли остатки радуги. Запах дождя, реки, сырых тополей волной прошел по Стасику. И Стасик решил, что будет лежать вот так – счастливый, свободный – тысячу лет.
Зачавкали шаги. В небе над собой, на границе грозы и синевы, Стасик увидел Яшку. Его голову и плечи. Голова казалась перевернутой, потому что Стасик сам лежал запрокинувшись. Перевернутый Яшка тревожно мигал и вытягивал шею. Шея и плечи были в странном кружевном воротнике. И Стасика обожгла испуганная догадка, что все это – продолжение бреда!
Стасик не то крикнул, не то пискнул, дернулся, сел. Затошнило. Но яркий день не исчез. И Яшка не исчез. Сел на корточки.
– Вильсон! Ты целый?
Нет, не сон. Вот он, Яшка, настоящий. Трясет Стасика, жалобно просит:
– Встань. Я хочу видеть, что ты живой.
Стасик послушно встал. Затоптался на твердых досках.
– А сапоги-то… Яш, они там остались…
Яшка метнулся в будку, вынес сапоги. Стасик толкнул в них ноги. Он чувствовал себя, словно среди дня заснул долгим тяжелым сном и теперь его растолкали. Потер ладонями лицо, потряс головой… День все так же сверкал, умытый ливнем. Обещал смену погоды, тепло. Пускай ненадолго, но возвращалось лето. И Яшка вернулся… Правда, не совсем такой, как раньше. Он, кажется, стал повыше и одет был почему-то как мальчики на картинках в журнале «Нива» у Полины Платоновны.
Стасик спросил:
– А ты… вернулся, чтобы как раньше? Или только чтобы раскопать меня?
– Что с тобой тут случилось? – нервно сказал Яшка.
– Ну, что… Поймали, наколку делать хотели. Во… – Стасик поднял на животе рубашку. – Только не успели. Выскочили радугой полюбоваться, сволочи. А тут… завалило, да?
– Оползень…
– Будто могила, – вздохнул Стасик. – Никто бы никогда не откопал.
– А они-то! Они же, наверно, за лопатами побежали!
– Держи карман… Никто бы не узнал. Если бы не ты… – Стасик вдруг содрогнулся мучительной, как боль, дрожью от всего, что пережил. Теперь уже трудно было разобраться, что случилось по правде, а что страшно привиделось в этой проклятой будке… Но зато Яшка – вот он!
Стасик опять спросил:
– Ты насовсем? Или только…
– Только, – вздохнул Яшка.
Радости поубавилось, но Стасик сказал храбро и спокойно:
– Ну, что же… все равно хорошо. Спасибо тебе, Яшка. – Потом попросил: – Ты не злись, что я тогда… ну, заорал так по-глупому. Это просто чтобы не зареветь…
– Да ладно тебе…
– А ты… – Стасик чуть улыбнулся. – Весь такой красивый. И вроде бы побольше сделался. Что, уже началось Возрастание?
– Нет. Я из тополька… вырос. Прямо здесь.
– Правда… – Стасик увидел, как на Яшкиной шее повыше воротника вздрагивает, приклеившись черенком, свежий листик. Хотел снять его, быстро потянул. Яшка ойкнул – черенок оторвался, и на коже выступила красная капелька. – Прости, – испугался Стасик. – Я не знал…
– Да чепуха. – Яшка промокнул капельку пальцем.
– Залечи, – виновато сказал Стасик. – Ты ведь умеешь.
– Не стоит. Мне теперь знаешь как надо энергию беречь… – Яшка снова ощутил, как болезненной жилкой дрожит импульсная нить. Даже голова кружилась и слабели ноги.
– Да тут ведь совсем чуть-чуть надо, энергии-то, – смущенно сказал Стасик.
– Тут-то чуть-чуть. Зато переброс во что обходится…
Он хотел сказать: «Мне пора уходить, Вильсон. А то будет беда». Но ощущение боли – не своей, Стаськиной – удержало его.
– Что у тебя с ногой?
Болел ожог. До сих пор эта боль была как бы отодвинута, существовала отдельно от Стасика. Но сейчас раскаленный стержень воткнулся в бедро.
– Папиросой… гады… – И Стасик закусил губу.
Яшка быстро сел на корточки. От его ладони пришел тугой успокоительный холодок, растворил в себе ядовитое жжение. Стасик задышал часто и облегченно. И все же сказал с упреком:
– Что ты делаешь! Сам же говорил – беречь энергию надо.
– Ладно уж… – Яшка встал. Под засохшей капелькой крови дергался на горле тонкий сосудик – в ритме натянутой до отказа импульсной нити. Яшка сумрачно спросил: – А если они снова тебя поймают?
– Теперь пусть попробуют… Знаешь, как буду отбиваться!
– Их же много…
– Ну и что! – яростно вскинулся Стасик. – Всех перегрызу!
Яшка осторожно сказал:
– А вот сегодня-то… ведь не отбился.
– Потому что… – Стасик стал смотреть вдоль рельсов. Они сверкали, слепили глаза. – Мне как-то все равно сегодня было. Потому что тебя не было…
– Меня ведь и опять не будет, – еще осторожнее напомнил Яшка.
– Все равно. Теперь уже будет не так. Мне теперь хватит…
– Чего? – прошептал Яшка.
– Ну… как ты пришел сегодня. Я помнить буду…
«На всю жизнь», – хотел добавить он, только постеснялся.
Прощание опять придвинулось вплотную, и они стояли друг перед другом, не зная, что еще сказать. Стасик неловко спросил:
– Ты сейчас опять в тополек превратишься?..
– Сначала я провожу тебя. Хотя бы до лестницы…
Лестница была недалеко. Они поднялись до половины, сели на сырые ступени. Близок уже был вечер, влажный воздух золотился. Небо совсем очистилось, но обрывки радуги все еще висели над заречной далью. Яшка обводил глазами горизонт, деревни с минаретами, изгибы обрывистого берега, похожий на белую крепость монастырь, серо-желтую после дождя реку. Видна была и черная баржа на песчаной полосе… Теперь на баржу ему не надо. Надо только отойти вон туда, на травянистую площадку. Сказать Вильсону, чтобы не ходил следом, а то его зацепит воздушным вихрем… Секунда – и встанет на откосе тополек… И наверно, Стаська не раз будет приходить сюда. Ладно, пусть приходит. Тополек – он не каменная статуя, живой все-таки…