Белый шарик Матроса Вильсона, стр. 25
– А мама спросит: откуда деньги?
– А пусть она сама их на улице найдет! В кошельке!
…Они обсудили, какой должен быть кошелек. Потертый, с кнопкой, называется «портмоне». А в нем несколько новеньких двадцатипятирублевок, одна сотенная бумажка и кое-какая мелочь. Чтобы все было правдоподобно.
– Может, побольше сотенных? – щедро предложил Шарик.
– Хватит на первый раз. Чего жадничать!.. А как ты кошелек маме подсунешь?
– Знаю как. Ты в это дело не вмешивайся.
…Следующим вечером мама рассказывала на кухне:
– Вы представляете, иду из библиотеки, а на снегу рядом с тротуаром что-то чернеет. Смотрю – кошелек. Открыла, а там триста тридцать четыре рубля с мелочью…
– Везет хорошим людям, – заметил Андрей Игнатьевич и опасливо посмотрел на жену.
– Счастливая ты, Галина, – сказала Зямина мать. – Вот и новую юбку себе справишь…
– Да ты что! Думаешь, я себе взяла?
– А что? Кому-то подарила, ненормальная?
– Ну, человек-то, который потерял, он чем виноват? Ищет, наверно, переживает… Отнесла в милицию, протокол составили.
– Ты, Галя, или святая, или дура, – печально сказала Зямина мать. И закричала на Зяму: – А ты тут не торчи, нечего слушать, про что взрослые говорят!..
Стасик сунул пальцы в карман – Шарик там грелся и вертелся.
– Вот она, моя мама. Вся как есть. Понял?
– Ничего, – сердито отозвался Шарик. – Перехитрим.
– Маму?
– У вас ведь есть облигации?
– Ой… Это чтобы выигрывать по займу? Пачка!
– Ночью пошарю по номерам.
…Андрей Игнатьевич звонко кричал на кухне (он на радостях пропустил рюмочку):
– Я же говорил: хорошим людям завсегда счастье! Ты хоть что делай! Это надо же, пять тыщ! Ты, Галина, молодец!
– Да в чем же я молодец-то? – счастливо смущалась мама. – Просто повезло раз в жизни. Принесла газету, стала номера проверять и глазам не верю: и номер, и серия сходятся… Ой, товарищи, я теперь все долги отдам, Стаське новое пальто куплю и еще на полгода нормальной жизни хватит…
При маминой тогдашней зарплате, в восемьсот пятьдесят рублей, пять тысяч – это просто богатство…
– И коньки с ботинками, – осторожно напомнил Стасик.
– Чтобы опять отобрали!
– С ботинками не отберут.
– Зато поколотят…
«А и правда», – грустно подумал Стасик.
– Ну, тогда лыжи. С горок в Банном логе кататься. Там ребята нормальные, никто не пристает.
Когда легли спать, Стасик велел Шарику:
– Рассказывай, как это у тебя получилось.
– Делов-то… Недавно розыгрыш был. В городе Киеве. На сцене такие штуки крутятся, вроде стеклянных бочек, а маленькие ребята из них пенальчики достают. Ну, как губная помада у мамы. У твоей… А в них бумажки с номерами. Ну вот, один мальчик и вытянул…
– Слушай… а это честно?
– Нечестно деньги из воздуха делать, – слегка огрызнулся Шарик. – А тут все по правде. Надо было только постараться, чтобы мальчик нужный номер вытащил…
– А как ты постарался? Ты что… – Стасика вдруг обожгла радостная догадка. – Сам превратился в этого мальчика?!
– Вот еще! Просто прочитал все номера и подсунул ему под руку тот, который надо. Лучом-толкачом…
Стасик не отозвался на веселую рифму. Вздохнул огорченно:
– А я думал, ты превратился…
– С чего ты взял?
– Я не взял… Просто подумал: вот хорошо бы…
Матрица
1
Здесь надо сделать оговорку, отступление… Было ли то, что описано в предыдущей главе? С точки зрения земного жителя вопрос нелепый. Но Белый шарик был обитателем звездного мира, где свойства и законы совмещенных пространств иногда сплетаются в клубки неразрешимых загадок… Там проблема «было – не было» вовсе не кажется такой бессмысленной.
Взять, например, явление отраженных граней! Луч временно го вектора, ударяясь о соседнее многомерное пространство, как о плоскость, уходит от него рикошетом, будто от зеркала. Причем бывает, что реальный источник этого луча быстро гаснет, а отраженный в соседней грани начинает жить по своим законам, формируя вокруг себя собственное пространство и собственные события. Поди разберись: на самом деле они – или только отражаются?..
Стасик-то, конечно, о таких сложностях не подозревал. А Белый шарик задумывался. Ведь, в конце концов, это именно он лихо двинул Вильсона по вектору Времени вперед почти на полгода. За один миг! От той секунды, когда услышал Стаськины слова (просто крик души!): «Вот если бы сейчас было лето», – до майского дня, когда Вильсон оказался в парикмахерском кресле.
Двинуть-то двинул, но сколько энергии это стоило! (И опять большие шары бранили его за легкомыслие.) А основная сложность в том, что на темпоральном векторе с декабря по май возник, естественно, временной вакуум. Природа же, как известно, ни в чем не терпит пустоты. И свободный объем времени, словно бутыль с выкачанным воздухом, начал стремительно всасывать в себя поток событий.
Неясным осталось одно: случились эти события на самом деле или они – только продукт отраженного вектора? Если они были, то почему и Стасику и Яшке многое вспоминалось потом скомканно и урывками? Почему, например, Белого шарика не беспокоило, что с марта все сильнее кашляла сестренка Вильсона? Нет, он помнил это и даже несколько раз делал из хлебных крошек и горошин очень нужные для Катюшки лекарства, которых не оказывалось в аптеке. Но тревоги Шарик не ощущал. Может, потому, что все чаще был занят своими звездными делами? Или дело в том, что все это было не по правде?
Но как же не по правде? Вон в углу у двери стоят Стаськины лыжи, купленные в январе. Вон на Вильсоне штаны, сшитые из обрезков костюма, который мама заказала на неожиданно свалившиеся деньги. И галстук пионерский. Значит, весной в самом деле приняли Стаську в пионеры (он все боялся, что не примут из-за двойки по арифметике)…
А главное – вот он, рядом с Вильсоном, Яшка. Не было бы Яшки, если бы не случилось тогда, зимой, разговора: «А я думал, ты превратился…» – «С чего ты взял?» – «Я не взял… Просто подумал: вот хорошо бы…»
Нет, нельзя сказать, что такая Стаськина мысль была неожиданной для Белого шарика. Смутное и даже какое-то стыдливое это желание появилось, когда Шарик подглядывал Стаськины сны. А может, и не только подглядывал, может, и подсказывал иногда. По крайней мере, Стасик этих снов утром не помнил, а Шарику они впечатывались в память навсегда.
Стасик то пробирался среди оплетенных ползучим кустарником скал, то бежал по песку вдоль очень широкой и очень синей реки за уплывающим пароходом, то искал кого-то на узких улицах незнакомого города… И в конце концов находил! Другого мальчишку. Веселого, бесстрашного, с ясным лицом – похожего на того, который был в комнате Полины Платоновны на портрете. И тогда начинался самый хороший сон. Стасик и этот мальчишка запускали с крыши самодельный самолет, ловили в лесной траве светящихся кузнечиков, летали, обнявшись, на доске качелей, подвешенной не к веревкам, а к солнечным лучам. И дрались иногда с бледными чичами.
Чич было много. Они нападали толпой. Но как нападали, так и откатывались, прижимая к синякам и ранам немытые лапы. Потому что Вильсон и его друг сражались самозабвенно… Чаще всего бой шел на скалистой площадке, у тесного входа в пещеру. Там, в этом гроте, было спрятано какое-то сокровище. Какое – не знали ни Стасик с другом, ни их враги. Но в темной глубине пещеры горело желтым светом окно с плавно закругленным верхом и переплетом в виде буквы «Т». И нельзя было подпустить пиратов к этому теплому и доброму окну. Звенели сабли, кортики и ятаганы, синий пистолетный дым клочьями застревал среди горячих камней, бледные враги с воем катились вниз, теряя рваные треуголки и башмаки. И к двум пацанам в синих матросках и красных галстуках с блестящими пряжками подступиться не могли. Потому что те стояли спиной к спине и так сверкали клинками, что ветер летел, будто от пропеллеров…