Бабушкин внук и его братья, стр. 48
– Если хочешь, давай будем ходить туда с тобой хоть в какую погоду. А там будем… то есть не будем мешать тебе, подождем в другой комнате. Там ведь много комнат…
Арунас не стал спорить.
– Ладно! Только… – Он поднял лицо. – По-моему, завтра уже будет хорошая погода.
Мы решили проводить его к Геннадию Марковичу.
– Только деде Гене не говорите… про это. Ладно? А то рассердится да скажет: хватит мне с тобой мороки, иди в интернат или куда хочешь.
Мы знали, что старый мастер так не скажет. И Арунас, по-моему, знал. Просто ему неловко было перед «дедой Геной» за вранье.
Ну, а если бы даже Геннадий Маркович и вздумал отказаться от Арунаса, тот не пропал бы. Я знал от Ивки, что его мама и Галина Антоновна выясняют между собой: кто возьмет мальчика к себе. Даже узнавали у юристов, как оформить документы на усыновление маленького беженца.
Захочет ли только Арунас уходить от старика?
– Ох, а мы ведь ту остановку на Дороге, где дом, никак не назвали! – вспомнил я.
– Можно так и назвать: «Старый дом», – простодушно сказал Ивка.
– А что, если «Виолончель»? Нэлик, ты как думаешь? Можно?
Арунас на ходу посопел и кивнул.
Ивка спросил:
– А Динь-Дима ты там не встречал?
– Нет. Только рыжую собаку. Она один раз пришла ко мне в дом. Сидела рядышком и сушилась.
Ивка вдруг остановился.
– Послушайте. Дождик звенит, как колокольчик Динь-Дима…
СКАЗКА ДВУХ КОРОЛЕВСТВ
С утра сверкало умытое солнце. Я это увидел сразу же, как проснулся. А проснулся от телефонного звонка. Выскочил в прихожую.
– Алька! Долго спишь!
– А, это ты, писательница! Привет! Что это ты меня вспомнила?
Настя помолчала секунды две и сообщила невыразительным голосом:
– Я тебя и не забывала, по-моему. Как можно…
– Ну да! А сама целыми днями то у Маргариты, то у Демида. Говорят, ты в него влюбилась.
– Кто говорит?
– Вальдштейн рассуждал на эту тему.
– Уши бы надрать дураку…
– Так ему и передать?
– Не надо. Я это про себя.
– Понял… Может, пойдешь сегодня с нами на Дорогу?
– А вот возьму и пойду!
– Гарантирую общее ликование.
На этот раз мы нашли скульптуру: девочка в сарафане и косынке тащит на закорках маленького мальчугана. Девочка и малыш были, по-моему, те же самые, что на пустыре. Только там сестра поливала братишку из кувшина, а здесь от чего-то спасала. Может быть, уносила маленького Иванушку от Бабы Яги.
Это открытие случилось шагах в ста от остановки «Виолончель», дальше по Дороге. Рядом со скульптурой валялись куски кованой садовой решетки, а вокруг стояли вековые березы. Наверно, в давние времена здесь был парк.
Девочка и малыш оказались не гипсовые, не алебастровые, а из настоящего мрамора. Лица такие выразительные. У малыша на круглой мордашке откровенный страх. У его сестры – тоже испуг, но, скорее, не за себя, а за братишку. И надежда: успеем, укроемся…
– Есть такая картина: «Дети, бегущие от грозы», – вспомнила Настя.
– Мы такие же дети сейчас будем, – сообщил Арбуз. – Глядите, какую жуть натянуло…
И правда стало сумрачно, а из-за березовых верхушек быстро надвигалась лиловая грозовая масса.
– А ну-ка рвем обратно к дому! – скомандовал Арбуз.
И мы рванули. Колокольчик Динь-Дима прямо захлебывался, автобус опять опрокинулся и ехал вверх колесами, но поправлять было некогда.
Тугие струи успели хлестануть нас. И тут же сверкнуло и грохнуло. Но мы были в двух шагах от дома. Влетели под крышу.
Здесь нам сразу стало нестрашно, уютно даже, хотя многие стекла были выбиты и ветер шебуршал в пустых комнатах мусором.
Арунас устроился в углу на табурете – в обнимку с виолончелью. Мы сгрудились вокруг него – кто на расшатанных стульях, кто прямо на полу. Сперва было немного зябко, но скоро стало совсем хорошо. Наверно, потому, что вместе. По-моему, от нас шло друг к дружке какое-то излучение. И мне на миг показалось даже, что внутри каждого – светящийся шарик (будто крошечная планета) и между всеми шариками хрустальные спицы. Тот самый каркас, который не даст сомкнуться черному Озму…
Гул дождя нарастал, грохотало так, что в корпусе виолончели гудело эхо. Иногда залетали брызги. Но мы не уходили с выбранного места.
Я сидел на скрипучем высохшем стуле, а Динь-Дим у меня под боком, на полу. Синий глаз на его коленке был раскрыт широко-широко и смотрел в потолок – там за досками и стропилами бесновались потоки и могучее электричество. На другое колено Дим поставил крошечного гномика. Его вырезал и подарил Диму Арбуз: «Посади в автобус – будет сказочный шофер». Дим обрадовался подарку, но заталкивать гномика в автобус не стал, носил его в кармане или просто в кулаке.
При каждом грозовом разряде гномик на Димкиной коленке вздрагивал.
Арбуз вдруг предложил:
– Что просто так сидеть? Давайте что-нибудь рассказывать.
– Про что рассказывать? – спросила Настя и поежилась.
Тогда я сказал прямо:
– Нечего отмалчиваться. Выкладывай наконец, что вы там сочинили с Маргаритой.
– Я же вам тыщу раз объясняла: рано еще, потому что конец не написан.
– Можно и без конца, – поддержал меня Ивка.
– Вы какие-то бестолковые…
– Ну, Настя! Расскажи сказку, – попросил и Николка. – Потому что здесь это сказка, а там… по правде.
Настя опять поежилась:
– Где там?
Николка сказал тихо:
– За грозой…
Настя широко раскрыла глаза.
Вальдштейн поднажал с ехидцей:
– Давай-давай, не серди силы небесные. А то они сейчас ка-ак грохнут…
В тот же миг сверкнуло и грохнуло над самой крышей. Мы все подскочили, Дим поймал в воздухе гномика. Виолончель загудела как барабан.
– Вот видишь, – сказал Вячик.
Настя посмотрела в потолок, пошевелила острыми плечами под просторной желтой футболкой.
– Ну, ладно. Надоели вы мне… Только я буду рассказывать не как написано, а своими словами. Сокращенно… Ну, все начинается с того, что на границе двух королевств был громадный старый парк…
Слушали мы внимательно, хотя говорила Настя сбивчиво, со всякими там «в общем», «так сказать» и «ну, значит, такое дело».
Лучше я расскажу эту сказку по-своему, как запомнил.
В общем… ой… короче говоря, был старый, запущенный сад. Такой громадный, что кое-где сливался с окрестными лесами. В нем было множество глухих мест, пересохших фонтанов, покосившихся статуй, мостиков над ручьями и водопадами, разрушенных беседок и заросших прудов, где водились изумрудные жабы и хитрые русалки.
А посреди парка стоял покосившийся деревянный дом. В доме жил сгорбленный старик с дремучей бородой – саший.
В лесах живут лешие. Слово «леший» и происходит от слова «лес». А «саший» – от слова «сад». Потому что громадный парк все по привычке называли просто садом. В обоих королевствах.
Граница между королевствами проходила где-то в глубине сада. Где точно, никто не знал. Пограничные столбы давно сгнили, упали и поросли поганками. Стража в те места ходить не любила – боялись сашего и прочих парковых обитателей. Зато разбойникам и контрабандистам жилось там вольготно. Можно было переходить из королевства в королевство без боязни натолкнуться на солдат.
А в других местах граница охранялась крепко. Потому что королевства жили в постоянной вражде. Не жизнь, а сплошная война. Она то затухала (тогда случались лишь небольшие стычки), то разражалась громкими многолюдными баталиями. Каждый раз такую битву называли «исторической», и оба короля приписывали победу себе. Потом хоронили в общих ямах солдат, награждали генералов и полковников и начинали готовиться к новому сражению…
У короля Романа в Оранжевом королевстве был сын двенадцати лет. Принц Женька. Отец, конечно, хотел, чтобы принц рос воином. Но тот рос – ни то ни се. Говорили: «Мечтатель». Книжки любил, кораблики строил и пускал в лужах. Правда, и уроки боя на мечах и шпагах принцу нравились, но больших успехов он здесь не достиг. Какой боец, если на нем очки от близорукости…