Время Чёрной Луны, стр. 86

– Эй, Доргис, куда ты меня притащил? Очнись, Доргис!

Меня настойчиво теребили за плечо. Что эа неведомые запредельные силы осмелились теребить меня, Вселенную, замершую в неустойчивом равновесии в точке бифуркации, меня, Вселенную, выбирающую дальнейшие пути своего развития? А ну-ка сейчас я его, негодника! Испепелю вспышками Сверхновых, разотру в порошок залпами увесистых ядер погасших звезд, превращу в первобытное месиво, пропустив через мясорубку своих силовых полей, всосу всеми своими «черными дырами» и выброшу наглеца вон, вовне, во тьму внешнюю, где только мрак и скрежет зубовный…

– Очнись, Доргис!

Ну вот ведь неймется кому-то!.. Я съежился, вывернулся наизнанку, раздробился на мелкие части, на первоэлементы, воссоздал себя из хаоса – и открыл глаза.

Две зеленые звезды рядом со мной. Две пришелицы из-за моих пределов, две странницы, которым непонятно каким обраэом удалось проникнуть в мое вселенское тело.

– Кто посмел? Вон отсюда? – прохрипел я-Вселенная всеми своими радиоволнами.

Меня довольно крепко потрясли за шиворот – и я наконец избавился от мании величия и окончательно вернулся в границы собственного физического тела. Иллонлли сидела передо мной на корточках, сжимая руками мои плечи.

– Выбрались… – пробормотал я, не чувствуя собственных губ. Ох, нелегко почему-то давался мне на этот раз выход из роли Вселенной. – Мы выбрались, Иллонлли…

– Ну наконец-то! – Девушка с облегчением вздохнула и отпустила мои плечи. – К тебе нельзя привыкнуть, Доргис, нельзя приспособиться – ты все время разный. Как будто в тебе десять разных Доргисов.

– Ты мне льстишь, Иллонлли, – неуверенно выговорил я, отлепил спину от какой-то твердой опоры и обхватил руками колени, озираясь, начиная осознавать окружающее и пытаясь разобраться, куда же нас занесло. Я, Вселенная (вернее, экс-Вселенная), никак не мог понять, в какой, собственно, точке собственного же тела сейчас нахожусь.

Оказалось, что я сижу на сером асфальте, который то тут, то там вспучивался растрескавшимися бугорками, и из бугорков этих торчали короткие черные иголки каких-то растений, словно под асфальтом прятались ежи. Асфальтированная поверхность с трех сторон от меня (а возможно также и за моей спиной) утыкалась в серые стены, вертикально возносящиеся в вышину. Стены окаймляли квадратик унылого неба цвета поздненоябрьской хандры, той противнейшей поры, когда дожди уже пролились и иссякли, а снег все еще никак не наберется решимости броситься наконец со своих высот на беззащитную утомленную землю. Хандра, впрочем, была несколько необычной – она имела здесь странноватый для жителя третьей планеты Солнечной системы фиолетовый оттенок. В общем, не наша это была хандра.

Я пооглядывался еще некоторое время (Иллонлли молчала, не мешая мне осваиваться с обстановкой) и наконец уяснил, что мы с ней находимся во дворике, обраэованном глухими стенами трех соседствующих друг с другом домов, что в этом дворике имеется роскошная помойка – два, примерно, десятка высоких дощатых ящиков, доверху наполненных каким-то бытовым хламом (на удивление, почти беэ запахов), и низкая арка, ведущая, надо полагать, на улицу. Оттуда, из-под арки, временами залетал во дворик приглушенный стук…

Мне, изрядно уже пожившему, был знаком подобный стук – так стучали по булыжнику в годы моего детства скалоподобные ломовики, влекущие телеги с грузом мимо наших ворот. Я пускал обгорелые спички по весеннему ручейку, струящемуся вдоль улицы, и провожал восхищенным взглядом полуторки и «эмки», «студебеккеры» и мощные «ЯАЗы» со вздыбленной фигурой медведя на капоте, и был равнодушен к бесстрастным ломовикам, уже тогда казавшимся анахронизмом (хоть я и не знал в те времена такого слова), уже тогда списанным в споре с «железными конями»… Это были годы ослепительные, вздыбленные, неудержимо нацеленные в благословенное атомно-электронно-ракетное будущее. Знали бы вы, что пройдет ваш морок, и сменой вашей будет именно то, что вы отвергли когда-то… Годы надежд, годы отрицания всего, что именовалось расплывчатым понятием «природа»… А ведь на смену вам пришли (или еще придут?) те времена, где уверенная поступь ломовика не будет заглушаться железным голосом мотора. Или это будет (есть?) уже не у нас?..

Что-то, видимо, было еще со мной не совсем ладно, потому что я никак не мог сосредоточить себя именно в той точке оси времени, которая называется Настоящим, и, по-моему, заезжал то в Прошлое, то в Будущее.

– Как ты, Доргис? – обеспокоенно спросила Иллонлли.

– В порядке, – бодро отозвался я в манере киногероев и попытался встать легко и непринужденно, но получилось, кажется, тяжеловато, потому что Иллонлли подхватила меня под локоть и поднялась вместе со мной, поддерживая мое вовсе теперь уже не вселенское тело.

– У меня к тебе много вопросов, – сказала она. – Но я задам их потом. И надеюсь, ты мне кое-что объяснишь.

– Постараюсь, – ответил я, отворачиваясь от ее пристального взгляда. – Хочется верить, что у нас будет возможность и желание для таких объяснений. Ты приготовишь мне кнапуйю, а я обрадую тебя своей непревзойденной яичницей. Яичницей из пяти яиц – не из четырех, и не из шести, а именно из пяти. И главное – посолить. В этом весь секрет.

– Ловлю на слове, – мгновенно отозвалась она. – Ловлю на слове, Доргис. Ты еще будешь давиться своей непревзойденной яичницей, когда при этом буду присутствовать я.

– А ты будешь давиться своей кнапуйей, – пробормотал я чисто машинально, чтобы только не оставить без ответа ее выпад.

Выпад?.. Это был не выпад, это было предложение…

Страхи мои, ох, мои страхи… Выдумать для того, чтобы бояться? И ведь не мальчишка, не бесшабашный студент, а умудренный, одернутый уже не раз реалиями нашего мира человек, не мечтающий и не верящий уже в то, что находится за горизонтом – потому что за горизонтом, увы, все то же самое, все то же…

Я нащупал в кармане камешек, погладил его и взял эа руку Иллонлли (наконец-то я ее, а не она меня!) Мы пересекли двор и вступили в гулкое пространство под серыми перекрытиями. Никакого плана у меня не было, и все наши дальнейшие с Иллонлли действия должны были зависеть от ситуации.