Время Чёрной Луны, стр. 68

Лес был явно чужим, потому что такой рисунок разгорающихся звезд я видел впервые. Ветвистые деревья с обеих сторон сдавили тропу, и мне то и дело приходилось отводить от лица жесткие листья; ветви с шорохом распрямлялись за моей спиной, и этот шорох был единственным звуком, нарушающим вечернюю тишину.

Мне удалось пройти без происшествий не более ста шагов. Совсем рядом грохнул вдруг из чащи выстрел и пуля с шелестом пронеслась над самой моей головой, сбивая листву. Я отпрыгнул в сторону и бросился в траву. Только спустя несколько секунд, осознав опасность, я представил свой труп с пробитой головой – и содрогнулся.

Впрочем, времени для того, чтобы давать вольность воображению, у меня не оказалось, потому что в тишине, под чужими звездами, возникли звуки, складываясь в голоса, и такими понятными были слова, будто не под чужими звездами находился я, а у себя, среди своих, где суждено мне было родиться, вырасти и, надеюсь, умереть.

– Уложил я его, с-суку, – с неподдельной торжествующей интонацией, какую не приобретешь даже за годы учения и работы в лучшем из лучших театров, сообщил первый голос.

– Погодь, надо глянуть, – рассудительно отозвался второй. – Только осторожно!

Голоса были мужскими, голоса были очень земными, и оставалось предполагать только одно: я почему-то вернулся в свой невеселый край. Но куда? Но в какое время?

– Мужики, не стреляйте! – сказал я, выкарабкиваясь из кустов и на всякий случай сунув руку в карман с пистолетом. (Вдруг это крестьяне времен наполеоновского нашествия, принявшие меня за супостата-француза?) – Свой я, мужики.

– М-мать твою за ногу! – испуганно произнес голос и раздалось щелканье взводимого курка. – Ты кто?

– Человек, – ответил я, остановившись на тропинке.

– Неужто ход открылся? – радостно вопросил второй голос.

Они вышли из-за деревьев и приблизились ко мне, причем один из них держал меня на мушке – бородатые коренастые мужики лет за сорок, явно земного вида, насколько можно было разобрать при свете ярких звезд, самые обыкновенные крестьяне в клетчатых рубахах и старых совдеповских брюках с отвисающими коленями. Рядовые труженики какого-нибудь коллективного сельхозпредприятия. Я развел руки на всю ширину, демонстрируя миролюбивые намерения, а они разглядывали меня словно самое что ни на есть раздиковиннейшее диво. Наконец тот, что с ружьем, опустил свою двустволку и спросил, немного растягивая слова:

– Слы-ышь, ты откуда здесь взялся?

– Да вот, гулял. – Я пожал плечами. – Прогуливался, покуда вы мне чуть дыру во лбу не сделали. Здесь что, оборонный объект? Или карантин? Или добро колхозное охраняете?

– Не-ет, – протянул крестьянин с ружьем. – Просто бродют тут разные сволочи. – Он сплюнул и вновь уставился на меня. – Ты откуда пришел-то, мил человек?

– Оттуда. – Я показал рукой, откуда я пришел. – Только там, по-моему, никакого хода нет. Просто большая поляна – вот, собственно, и все.

– Должон быть ход, – радостно сказал второй. – Иначе как бы ты здесь оказался? А ну-ка пойдем, покажешь.

Разубеждать я его не стал и направился к поляне, уже начиная кое-что понимать.

…Они прочесали поляну вдоль и поперек, истоптав всю траву, обнюхав каждый уголок, и наконец подошли ко мне с унылыми лицами.

– Ни хрена, – удрученно сказал тот, что с ружьем. – Поздравляю, мил человек: вляпался ты, как и мы, вступил в дерьмо коровье. В самую середку…

– Ладно, Палыч, не ной, не пужай человека, – вмешался второй. – Пошли в засаду, а то ночь уже. Ты, Палыч, останешься сторожить, а я провожу человека.

– Вступил, вступил, – продолжал сокрушаться Палыч. – Залез по самие уши, не отмыться. Вот ведь влипли, едрена корень!

Оставив Палыча на том месте, где я мог распрощаться с жизнью, мы с моим провожатым, назвавшимся Сашкой (именно Сашкой, а не Александром или, скажем, Александром Сергеевичем), продолжили путь под чужими звездами. Сашка, то и дело матерясь, охотно делился со мной информацией, и к исходу нашего марш-броска я уже имел ясное представление о мытарствах полутора десятков мужиков, ставших жертвами собственного любопытства.

История была не из самых рядовых. Жила-поживала себе обыкновенная деревушка, окруженная лесом, деревушка, в которой заколоченных и заброшенных домов было, как давно повелось, больше, чем жилых. Имелся в деревушке пруд, подернутый обычной зеленой ряской, имелся электрический свет, и даже радио пришло туда лет через семьдесят после знаменитого открытия знаменитого Попова, позволяя жителям третьего отделения КСП «Прогресс» быть в курсе всех важнейших дел планеты. Каждый четверг приезжала в деревню Каськово автолавка, а по средам и пятницам возили туда хлеб, сигареты и алкогольные изделия – в общем, все было, как везде, с обычными перебоями в снабжении по осенней и весенней распутице, а также снежными зимами, когда заваливало дорогу от центральной усадьбы в рост человека, а то и поболе. В двух часах ходьбы по лесам и полям находился железнодорожный полустанок, а в центральную усадьбу раз в неделю даже ходил автобус – пыльный «ПАЗик» из залесного райцентра с древним, ласкающим слух именем Торжок. В окрестных лесах было полно ягод и грибов, до сих пор рыскали там кабаны, суетились зайцы, грелись на солнышке змеи, хотя трава на лесных опушках и пахла химикатами – плодом трудов праведных сельхозавиации…

Летом в деревушке было повеселее – наезжали машинами родичи-отпускники с малыми детьми, плескались в зеленом пруду, бродили по лесам, резались в карты, чистили грибы на крылечках, возились в огородах. Долгими зимами деревня словно вымирала, но за окнами двух десятков деревянных домов все-таки теплилась жизнь, и нередко оглашало морозную, испещренную звездами и тенями тишину разухабистое пение вышедшего помочиться на крыльцо того же Палыча или Сашки, нахлебавшихся алкогольных изделий. Развлечений было немного, и самым популярным из их числа было зайти с бутылкой покалякать к соседу. Или даже без, потому что сосед имел свою бутылку – закупали много и впрок, и пили крепко, ведя разговоры на политические темы, ругая, как положено, правительство, беззлобно матерясь и хватая за титьки разомлевших от «казенки» жен и соседок. В общем, жили себе, как лилии, как птицы небесные, исправно выполняя работу в родном КСП и не задумываясь над вселенскими вопросами. Жили себе на земле.