Время Чёрной Луны, стр. 37

Донгли сидела на табурете у окна, упираясь руками в колени. Одетая. Неуловимо изменившаяся. Я не мог понять, в чем тут дело и какие перемены в ней произошли, но видел, чувствовал, знал – она изменилась. Больше в помещении никого не было. Я окинул взглядом пол, стены и потолок и окончательно убедился, что мы с Донгли вновь остались вдвоем. Спасательница исчезла, не оставив никаких следов. Исчезла и одежда того человекоподобия, от которого она меня спасла. А вот темное отверстие в полу было на том же месте.

Да вот только действительно ли исчезла та, которую я назвал спасательницей? Стоя у входа, я вглядывался в эту новую Донгли (а так ли звучало теперь ее имя?) и все больше убеждался в реальности происшедших в мое отсутствие метаморфоз. Спасательница вовсе не исчезла, как исчезла тогда, из темницы Хруфра.

– Где ты был, Доргис?

Ее вопрос вывел меня из оцепенения. Да, девушка, сидящая у окна, стала другой. Я подошел к ней, на ходу проделав необходимые манипуляции с древесной бородавкой. Взял ее руку, повернул ладонью кверху и принялся натирать ладонь этим средством всезнайки-беджа. Девушка недоуменно наблюдала за моими действиями, но не сопротивлялась.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она, когда я отбросил под стол сморщившийся выжатый комок.

– Так посоветовал бедж, – сказал я, внимательно глядя в ее зеленые глаза. – Бедж Сю. Чтобы не пострадала твоя память. Служитель храма Уо хотел лишить нас с тобой памяти. Ты помнишь храм Уо, Донгли?

Ее глаза слегка потемнели, в них появилась тень тревоги.

– А ты сам пользовался этим средством? – Она кивнула на древесную бородавку, вновь потихоньку приобретающую под столом округлую форму.

– Да, конечно, – успокоил я ее. – Поэтому меня здесь и не было. Я очнулся раньше тебя и пошел искать это противоядие.

– А бедж не говорил, сразу оно действует и наверняка ли? – продолжала допытываться девушка.

– Он сказал, что средство верное. Ты уже могла убедиться, что бедж много знает и никогда не обманывает. Ведь это он пришел к нам на помощь в храме Уо. Я позвал – и он пришел, только мы с тобой к тому времени уже ничего не соображали, служитель Уллор постарался. А что, тебя что-то беспокоит?

– Меня беспокоишь ты, Доргис. Ты путаешь мое имя. Меня зовут не Донгли. Илонгли, Доргис. И-лон-гли.

Я облегченно махнул рукой:

– Это не страшно. Просто остаточные явления.

Вот так. Звук за звуком. Буква за буквой. От символа к символу. От боевых колоколов – к неторопливым волнам неведомого моря, к неторопливым волнам, некогда, наверное, гладившим и гладившим лежащий на берегу неведомого моря мой заветный камешек. А во что же в итоге превращусь я, Дор, Легис, Доргис?.. В какое звукосочетание? И будет ли итог?..

И опять на меня накатило. Мне вдруг показалось, что все мои слова, действия, поступки давным-давно заложены, зашифрованы, запрограммированы во мне, и не человек я вовсе, а та же заводная игрушка, механический болванчик, бездумно и покорно совершающий то, что изначально должен совершать независимо от собственного желания. Да и не может быть у механизма никаких собственных желаний. И незачем задаваться вопросом, будет ли итог. Конечно будет, не может не быть, ведь все предопределено, все решает не марионетка, а тот, кто дергает за ниточки… Кто? «Кто мы? Куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод. Он в большом балагане своем представленье ведет…» И это чувствовал не только Хайям. Я был участником спектакля, я говорил и делал именно то, что полагалось говорить и делать по придуманному кем-то сценарию. Придуманному Тем, Кто Дергает За Ниточки.

Ощущение было не новым, такие мысли и раньше иногда посещали меня, да и разве можно придумать что-то действительно новое под этим солнцем… под этой Черной Луной?.. Ощущение было не новым и очень неудобным, как тесные ботинки, в которых ты вынужден бежать во весь дух, и мне захотелось разорвать пелену миров, вынырнуть на поверхность, где все обычно, обыденно и привычно. Изменить в сценарии хотя бы одну ремарку, хотя бы одно слово из реплик актеров, хотя бы одну запятую… Конечно, смешно все это было, но, наверное, и вполне объяснимо, и мне все-таки хотелось верить, что представление в балагане даю я сам.

Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, потому что девушка (марионетка, ведомая другой марионеткой?) обеспокоенно спросила:

– Что с тобой, Доргис? Что-то болит?

Я отрицательно покачал головой. Я смотрел уже не на нее, а в полуоткрытое окно за ее спиной. Там, в просвете между странными черными деревьями, похожими на слабо натянутые струны, виднелась чугунная ограда мостика над водоемом, поваленная набок урна и край деревянной скамейки – атрибута тех пространств, которые некто когда-то нарек парками культуры и отдыха. «И назвал землю парком культуры и отдыха, и увидел, что это хорошо…»

Марионетка оборвала нить и повернула голову туда, куда сама захотела. Неужели?..

Я вспомнил о том мускулистом человекоподобии с моим лицом и вытащил из кармана пистолет. Так и есть. Синяя полоска регистратора выстрелов была чуть шире, чем после моего второго выстрела. Того выстрела в нечеловеческую плоть Хруфра. Значит, мускулистый, открыв окно, пробовал мой пистолет и, потеряв к нему интерес, бросил на пол, когда понял, что именно представляет из себя эта штука.

Итак, выстрел состоялся и брешь в окружающем была пробита, но не было в том моей заслуги. А значит, спектакль продолжался по сценарию. Можно было, конечно, прямо сейчас еще десяток раз продырявить этот мир, но кто знает, не оговорено ли это мое действие в одной из ремарок на одной из страниц? Лучше, наверное, сделать вид, что вовсе не заметил урну и скамейку, и удалиться вместе с Илонгли в противоположную сторону, а то и вовсе спуститься по веревке в дыру… хотя почему – лучше? И, честно говоря, я не прочь был хоть на миг вернуться в обыденность.

Я положил пистолет на подоконник – уж в своем-то собственном мире можно было обойтись без него – и распахнул окно настежь. Вылез наружу и, повернувшись, протянул руку девушке.

– Илонгли, а не прогуляться ли нам по окрестностям?

Она, проигнорировав мой жест, встала с табурета и без разбегу перемахнула через подоконник, не задев его. Все-таки она оставалась пантерой. Зеленоглазой пантерой-оборотнем, взявшей напрокат молодое женское тело, чтобы не привлекать постороннего внимания. То ли ей понравилось мое предложение, то ли были у нее на этот счет какие-то свои соображения, но она вдруг весело воскликнула: «Догоняй!» – и помчалась над травой к кусочку парка культуры и отдыха, проступившему тут, в этой реальности, сквозь радужные клубы иных просторов и времен.