Призрачный сфинкс, стр. 53
Майкл Савински остановился и издал сдавленный звук, словно у него внезапно перехватило дыхание. Аллан Маккойнт снизу доверху обвел взглядом преграждающую путь глухую каменную стену – точно такую же, как боковые стены колоннады – и повернулся к остолбеневшему эксперту:
– Где же вход?
– Т…тут… т…тут были ворота, – с трудом выдавил из себя Савински. – И створка… была приоткрыта… Я же туда заглядывал!
Командир чуть наклонил голову, чтобы луч фонаря осветил пол. У основания каменной преграды, возникшей на месте ворот, пыли не было, как будто ее сдуло порывом ветра; пыльный слой, в котором отпечатались следы Грэхема, Элис, Ральфа и Савински, начинался дальше, метрах в трех от каменной плиты, опустившейся, вероятно, откуда-то сверху и закрывшей ворота.
– Боюсь, что тут мы беспомощны, – упавшим голосом произнес Майкл Савински. – Тут нужен мощный заряд, а у нас никакого…
Аллан Маккойнт медленно подошел к препятствию и надавил на плиту обеими руками. С таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть с места саму громаду Сфинкса. Рука его скользнула к кобуре с пистолетом, но замерла на полпути – стрелять было бы бесполезно и глупо.
Было ясно, что проникнуть внутрь марсианского исполина невозможно…
Командир снял с плеча оказавшиеся ненужными баллоны, которые предполагалось использовать в качестве груза, опустил на пол, сел на них и закрыл лицо ладонями. Сердце щемило от осознания своей полнейшей беспомощности, и самым ужасным было то, что ничего – совершенно ничего! – нельзя изменить. Они не в силах были преодолеть эту преграду, за которой, возможно, до сих пор надеялись на помощь их партнеры, коллеги, те, кто проделал путь в миллионы километров по черным безднам, чтобы сгинуть на чужой равнине, на этой никому не нужной сволочной планете…
Командир изо всех сил стиснул зубы и словно оцепенел на несколько долгих секунд. Майкл Савински, понурясь, стоял рядом, сжимая в руке бесполезную рейку.
– Возвращайся к модулю, Майкл, – сказал Аллан Маккойнт, отведя от лица ладони и подняв голову. – Выводи ящики и начинай погрузку. А я буду искать другой вход. Не может быть, чтобы вход был только один.
– Но, командир… – начал было эксперт, но Маккойнт тут же прервал его.
– Это приказ, Майкл, – резко сказал он. – Пока ты в моем подчинении, изволь выполнять мои приказы. Я не полезу внутрь, если найду другой вход. Я позову тебя и мы пойдем вместе, в связке. Я должен найти, понимаешь?
– Понимаю, командир…
– Бери вездеход и езжай. Я тебя позову, даю слово. Если что-то найду…
И Маккойнт, и Савински знали, что надежды на успех просто нет…
17. Метаморфоза
Доктор Самопалов не мог отделаться от мыслей о плитке с изображением магического сирруша, лежащей в кармане его халата. Как и откуда она появилась в больничной палате? Кто мог передать ее Ковалеву? Закончив обход, он уединился в своем кабинете и принялся рассматривать удивительную вещицу, непонятно каким образом оказавшуюся под подушкой больного.
Пронести ее в палату после прогулки Ковалев не мог – по той причине, что от прогулок в больничном дворе упорно и необъяснимо отказывался, и вообще практически не покидал постоянно запертое снаружи помещение; исключение составляли только визиты в кабинет доктора. Туалет в палате был, и еду пациентам приносили, что называется, прямо в постель. Кроме того, согласно строгим правилам, действующим в этом отделении психлечебницы, каждое утро и каждый вечер все палаты и сами пациенты тщательнейшим образом проверялись санитарами на предмет выявления посторонних предметов – были в истории этого учреждения очень печальные случаи…
Единственно правдоподобным могло быть только такое объяснение: кто-то со двора забросил эту плитку в открытую форточку палаты номер семь. Виктор Павлович ухватился за это предположение как за спасительную соломинку. Хотя в глубине души понимал, что подобное объяснение не выдерживает никакой критики – но других приемлемых версий у него не было.
Странности, связанные с больным, который называл себя Демиургом, все больше и больше тревожили психиатра. Было во всем этом что-то, отдающее сверхъестественным…
Несколько раз смерив кабинет шагами, доктор Самопалов с некоторым раздражением бросил плитку на стол и начал листать записную книжку, распухшую от обилия визитных карточек. Эта злополучная плитка застряла в его мозгу, как кость в горле, мешая спокойно работать и жить.
Круг знакомств доктора Самопалова был достаточно широк. Входил в него и специалист по истории древнего мира Василий Николаевич Тарасенко, преподававший на истфаке университета. Психическими расстройствами он, слава Богу, не страдал и в клинике у доктора Самопалова бывать ему не приходилось – их довольно уже давнее знакомство состоялось на совершенно иной почве. Им обоим довелось в период Смутного Времени, когда с грохотом обрушилась могучая держава, «навеки сплоченная великой Русью», участвовать в организации невиданной ранее грустной потехи, называемой выборами, в качестве членов избирательной комиссии одного из избирательных участков родного города; а потом они время от времени встречались в сауне, которую доктор Самопалов посещал не часто, а Василий Николаевич Тарасенко – регулярно, приводя в пример мудрых древних римлян, не вылезавших из своих терм.
Позвонив историку, Виктор Павлович договорился о встрече и, предупредив дежурную медсестру о том, что отлучится часа на полтора-два, покинул больничный корпус и сел за руль своего серого ветерана-«жигуля». Весь путь от больницы до города он старался думать о разных отвлеченных вещах, но это ему плохо удавалось – перед глазами стояла плитка с сиррушем, лежащая в кармане его пиджака. Плитка, которая, если верить Ковалеву, некогда красовалась на марсианской равнине.
Конечно же, это были фантазии, и вряд ли она упала в седьмую палату прямо с Марса – но каким-то ветром ее все-таки занесло. Каким?
По дороге в университет доктор Самопалов остановился у ювелирного магазина. Вышел он оттуда еще более задумчивым – плитка действительно оказалась золотой. Версия с форточкой, и до того весьма и весьма неубедительная, представлялась теперь психиатру и вовсе абсурдной: ну кому это придет в голову разбрасываться золотыми изделиями? Уж конечно, не медперсоналу. Кому-то из пребывающих в помраченном состоянии сознания больных? Но где, опять же, этот кто-то мог взять плитку? Выкопал в больничном дворе?
И только услышав сзади нетерпеливые автомобильные гудки, Виктор Павлович понял, что его «жигуль» стоит на перекрестке, а светофор вовсю истекает зеленым светом.
Исторический факультет находился в старом корпусе университета, в просторном дворе, похожем на лес обилием ветвистых тополей, дубов и лип. На фасаде здания до сих пор сохранился барельеф «всесоюзного старосты», имя которого носил когда-то этот вуз; в Смутное Время имя из названия университета вычеркнули, как – и уже не в первый раз – вычеркивали многое из отечественной истории, а вот барельеф как-то упустили из виду и не уничтожили… Поднявшись на второй этаж, доктор Самопалов прошел длинным коридором и отыскал нужную дверь.
Кабинет заведующего кафедрой был невелик и почти весь заставлен книжными шкафами. Хозяин кабинета – этакий интеллигентного вида Гаргантюа – сидел у окна, глыбой нависая над столом, и что-то писал. После обмена приветствиями Виктор Павлович решил сразу приступить к делу: время он ценил – и свое, и чужое. Достав из кармана плитку, он положил ее на стол перед Тарасенко и пояснил:
– Один из моих пациентов утверждает, что тут изображен некий сирруш – вавилонский дракон. Мифологический, как я понимаю, персонаж. Он говорит, что такими плитками были выложены врата богини Иштар в Вавилоне. О Вавилоне я слышал, о богине Иштар тоже, а вот о таком звере… Гляньте, Василий Николаевич.
– Ну-ка, ну-ка, – Тарасенко поправил очки и принялся внимательно рассматривать плитку, чуть поворачивая ее в разные стороны. – Разумеется, не оригинал? Народное творчество пациентов, да, Виктор Павлович? И, никак, золото?