Кому в навьем царстве жить хорошо, стр. 1
Вешним утром, ранним солнышком выехал я из терема батюшкиного; матушка сонная проводить вышла, котомку в дорогу дальнюю собрала, платочком на прощание помахала. Налево махнула – озеро в чистом поле стало, направо – лебеди по нем поплыли, еще раз налево – вороны полетели, каркают отвратно, направо – из сырой земли какой-то богатырь расти начал, шелом с купол теремной. Спешился я поскорее, отнял у матушки платочек чародейский, пока, чего доброго, рек огненных либо лесов дремучих не намахала, давай поле в порядок приводить.
– Извини, Семушка… – зевает матушка, на ветру утреннем ежась, – снова я платочками с батюшкой твоим попуталась…
– Ничего, матушка, ерунда, – пыхчу я, а с самого пот градом: упрямый богатырь попался, так и норовит землю разломать и на волю выбраться, глазом налитым недобро ведет. – Вороной больше, вороной меньше… а платочек я и сам взять собирался, да забыл… чтоб тебя, окаянного!
Запихал я богатыря под землю, пот утер. Руки в озере ополоснул, оно и истаяло, травой взялось, лебеди же былинками обернулись. Вороны так и разлетелись, не собрать.
– Бывай, матушка, не поминай лихом!
– Возвращайся поскорей, дитятко!
Хорошая у меня матушка – ни тебе слез, ни причитаний, ни уговоров-отговоров: благословила наскоро, в щеку походя лобызнула и в терем досыпать вернулась. Понимает, что доброго молодца навеки под крылышком не удержишь, пущай с малолетства к подвигам привыкает.
Сел я на доброго коня, сивого жеребчика, поводьями тряхнул – и только поминай как звали!
Эх, знать бы еще, где те подвиги искать! Полдня без толку в седле протрясся, хоть бы упырь какой навстречу выскочил. Уже и конь еле ноги переставляет, на всадника мрачно косится, да и у меня от зада отсиженного одни воспоминания остались. Чую, так он на седле и останется…
Впереди река показалась, а за ней город какой-то, маковки церковные на солнце горят. Ну, думаю, перееду реку – сяду да покушаю, на траве-мураве сосну малость. Тут и дорога как раз в мост уперлась. Не шибко прочный, деревянный, да коня со всадником выдержит, не переломится.
Только я на мост – конь подо мной споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился. Свистнул я плеткой для порядка:
– Моста не видели, бестолочи? А ну марш вперед!
Конь хоть бы вид сделал, что испугался. Только хвостом махнул:
– Как же, раскомандовался! Вот слазь и иди вперед пеш, не чуешь – мост трещит да гнется, под ногами ровно живой шевелится?!
– И сидит под тем мостом кто-то незнакомый, – рычит Волчок, носом черным поводя, – пошто затаился, не сказывается, а? Тать, поди!
И Вранко вслед за ними:
– Сто лет живу, моста этого не помню! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
Послушался я, слез. И впрямь – вовсе негодящий мост, каждый шаг волной отдается, вперед бежит. Доски новые, да положены вкривь и вкось, не к тому месту руки мастеровитые приставлены были. Берега у речки крутые, не видать, кто там под мостом схоронился. Остановился я посередь моста, призадумался:
– Сбегай, Волчок, разведай, что там да как!
– Вот еще, – трусовато щерится пес, – я и отсюда брехнуть могу… Гав!!!
Тут мост как зашатается, опоры понадломились, доски поразъехались, взвыли мы на пять голосов – вместе с татем неведомым – да в реку!
А воды-то в реке всего ничего, псу по шею, коню по колено, я же с головы до ног измочился – плашмя упал, думал, тону, ан нет – побарахтался и сел. Ощупал себя – вроде цел, не отбилось ничего нужного. Вокруг доски плавают, течение к ним примеривается, вниз по реке утягивает. Над нами ворон кружит, сверху доносится:
– Я же говорил! Мудрых птиц слушать надобно!
– Сам же и накаркал! – брешет пес, отряхиваясь.
Откинул я волосы с лица, огляделся – больше нас стало. Подымается из пучины речной неглубокой молодец незнакомый, конопатый, упитанности немалой, в кольчуге поржавленной, с булавой шипастой наперевес, молвит неуверенно:
– Ну, чудо-юдо поганое, теперь держись – пришел я твоей крепости испробовать, дай-кось попытаю, что опосля удара богатырского выдюжит – моя булава али твоя голова?!
– Ты что, – говорю я злобно, воду сплевывая, – ошалел?! Какое я тебе чудо-юдо, да еще поганое? Я тебе сейчас твою булаву о твою же хребтину пообломаю, чтобы знал впредь, как честным людям мосты подпиливать!
Пригорюнился молодец, снял шелом, почесал кудри рыжие. Смачно вышло, со скрипом.
– Извиняй, добрый человек, обознался… Сказывали мне бабки знающие, что, ежели через воду текучую в месте безлюдном мост перекинуть, в полночь всенепременно чудо-юдо на него пожалует, тут-то его и хватать надобно, пока тепленькое!
У меня так глаза на лоб и полезли.
– То ли я от падения умом тронулся, то ли полдень сейчас самый что ни есть жаркий да светлый!
– Ночью-то оно того… боязно… – мнется молодец.
– А мост зачем подпилил, дурень эдакий?
– Дык… чтоб врасплох застать… а то вдруг оно на меня кинется?
– Еще бы ему не кинуться… – цежу я сквозь зубы, подымаясь да пиявку из-за ворота выкидывая. – И кто ж тебя, такого удалого да смекалистого, на белый свет породить сподобился?
– Семен я… – басит молодец. – Ильи Муромца сын…
Позабыл я всю свою обиду:
– Так ты же брат мой двоюродный да тезка в придачу: я Семен – Кощеев сын, наши матери друг другу сводными сестрами приходятся!
Возрадовался Семен Муромец, сгреб меня в охапку – только кости затрещали.
– Слыхал я про тебя, братец, жаль, прежде свидеться не довелось! Куда путь-дорогу держишь?
Отдышался я маленько после объятий богатырских:
– Ищу я цветочек аленькой, а иду куда глаза глядят – не знаю я, где тот цветочек искать, может, по пути что сведаю. А ты зачем на чудо-юдо засаду строишь?
– Прославиться решил, – вздыхает тезка. – Чтоб как батюшка! А то все «Муромцев сынок» да «Илюшин отпрыск», аж во рту кисло. Мне батюшкина слава без надобности, своей бы разжиться!
– Вот те и разжился! – с берега лает пес. – Кощеева сына мостом пришиб, не всякий так-то сумеет! Суму, суму лови, хозяин, уплывает!
Уставился Муромец на Волчка, уши мизинцами прочищает: