Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями), стр. 130

Президент в ходе войны упорно проводил эту мысль. Но на пропагандистском поприще он сталкивался с двойным препятствием. Его цели войны и послевоенные планы были сформулированы красноречиво, но настолько общо, что комментаторы не могли связать их с потребностями людей в хлебе и масле, с политикой, значимой для народов других стран. Когда президент обращал свои принципы в конкретные предложения и затем в реальную политику, например в предложения об уравнительном налоге, его одолевали конгрессмены-консерваторы, лоббисты и организации богачей, на которые указывали пальцами нацисты. Когда президент высказывался за свободу колониальных народов, он наступал на мозоль своего соратника по оружию тори Уинстона Черчилля. Вражеская пропаганда использовала любое противоречие между принципами Рузвельта и действиями его администрации.

Ей не требовалось тратить много усилий, чтобы найти такие противоречия. В начале лета 1943 года толпы людей в Лос-Анджелесе хлынули в Бельведер, Уоттс и другие районы города, населенные этническими мексиканцами, в поисках «пособников черномазых», которых избивали, раздевали догола перед бесновавшимися группами хулиганов. Неделей позже первая драка в парке Детройта спровоцировала оргию расового насилия: банды негров и белых бродили по улицам, разбивая стекла окон, поджигая дома, опрокидывая автомобили, грабя магазины, захватывая оружие в ломбардах. Были вызваны правительственные войска, закрыты бары, введен комендантский час; 23 человека погибли, 700 ранены. Вспышки расовых конфликтов имели место в Ньюарке, Мобиле и других городах. Из тюрьмы Флориды вытащили чернокожего американца и подвергли линчеванию. Росла напряженность в некоторых лагерях для перемещенных лиц.

Специалисты по психологической войне подчеркивают, что пропаганда наиболее эффективна тогда, когда тесно связана с эффективной программой действий. Некоторые вражеские пропагандисты надеялись, что расовые беспорядки и классовую ненависть в США можно обратить против Рузвельта. Несомненно, он служил за это мишенью критики. Его представляли как диктатора, обманщика, «паралитика» с извращенными мозгами, тирана, жаждущего мировой гегемонии, «Дон Кихота современности, живущего в мечтах». Ему постоянно припоминали предвоенное обещание уберечь американских парней от войн за рубежом. Возвышенные тирады президента против колониализма язвительно сравнивали с его неудачными попытками повлиять на атлантические колониальные державы. С приближением 1944 года казалось, что обещания и дела Рузвельта подвергнутся испытаниям не только дома, но и во всем мире.

Глава 13

КОАЛИЦИЯ: КРИЗИС И ВОССТАНОВЛЕНИЕ

Год 1943-й был для Рузвельта годом конференций. В январе он встречался с Черчиллем, а также с Жиро и де Голлем в Касабланке, в марте — с Иденом в Вашингтоне, там же в мае — с Черчиллем и начальниками штабов союзных стран. В последующие шесть месяцев англичане и американцы встречались так часто и в стольких местах, что выработалась своеобразная стратегия передвижных конференций: в конце мая — начале июня встречались в Алжире Черчилль, Маршалл и Эйзенхауэр; в июле в Лондоне — Стимсон и Черчилль; в середине августа в Гайд-Парке — Рузвельт и Черчилль; в конце августа в Квебеке — Рузвельт, Черчилль, военные дипломаты; в сентябре в Белом доме — Рузвельт, Черчилль, штабисты. Затем подобные встречи вылились в серию конференций глобального уровня: в последнюю декаду ноября в Каире состоялась конференция с участием Рузвельта, Черчилля и Чан Кайши; в конце ноября в Тегеране встретились Рузвельт, Черчилль и Сталин; в начале декабря в Каире вновь встретились Рузвельт и Черчилль.

Как бы далеко ни выезжал Рузвельт, он, казалось, никогда не терял контакта с домом — своим домом в Гайд-Парке. Он писал своему другу Моисею Смиту, что его ужасает стоимость кафельного или деревянного покрытия силосной ямы, и советовал приобретать для него подержанные материалы. Послал смотрителю имения Уильяму Плогу семена парагвайской тыквы с подробной инструкцией, как осуществлять их посадку. Предлагал созвать верующих прихода своей церкви и вызвался совершить службу сам, так же как он совершил ее, по собственному признанию, неудачно, на борту корабля как высшее должностное лицо. Своему внуку Баззи подарил часы, как прежде дарил четырем дядям Баззи, а старые семейные книги передал Систи. Начал писать историю семьи.

Размышлял и над более обширной историей. Президент писал Арчибалду Маклейшу, что необходимо подготовить планы для воссоздания истории войны. Она должна, по его словам, «отражать ежедневное биение пульса общественного мнения, влияние войны на различные категории граждан, пропагандистские кампании — роль газетных баронов и т. д. Это не скучная история или каталог книг, документов и событий. Это попытка поймать великую мечту раньше, чем она погибнет».

Когда Маклейш намекнул, что хотел бы оставить работу в библиотеке конгресса ради военного дела, президент ответил, что их мысли совпали, потому что он думал о времени, когда сам уйдет из Вашингтона и займется библиотечной работой в Гайд-Парке.

— Мое преимущество будет в том, что, помимо разборки книг, писем и гравюр, я буду располагать временем для посадки и рубки новогодних елок, а также писать непристойные статьи о некоторых своих знакомых — для публикации, конечно, после моей смерти.

Имение в Гайд-Парке, видимо, превратят в историческую достопримечательность, предположил Рузвельт в письме Икесу, заметив, что не хотел бы, чтобы его назвали Домом Франклина Д. Рузвельта, «потому что это звучит как обитель отставных политиков!».

Ни дом президента, ни его семья не были защищены от политических превратностей военного времени. Когда республиканец из Канзаса упрекал сыновей Рузвельта — пользуются привилегиями и получают задания в местах, удаленных от фронта, президент выразил сожаление, что лидер меньшинства Джо Мартин не парировал эти инсинуации на месте. Но Рузвельт обрадовался, когда конгрессмен от штата Техас, где проживал его сын, зачитал в палате представителей письмо от Эллиотта, в котором отмечалось: «Нам, солдатам, безразлично, имеет ли канзасец разногласия с президентом и в какой степени, но, ради бога, позвольте нам воевать без того, чтобы нам всаживали нож в спину ради политики». Хассет заметил однажды в Гайд-Парке, что, когда он упомянул при Рузвельте о собрании в епископальной церкви Христа в Покипси, пастор которой голосовал в предыдущем ноябре за Хэма Фиша, президент сказал в раздумье: «За меня никогда из этого прихода не голосовало более двух голосов, — и с улыбкой добавил: — А ведь дубовые бревна для крыши этой церкви срублены вот здесь».

Старые друзья уходили в иной мир. Рудолф Форстер, который стал работать в Белом доме на другой день после инаугурации Маккинли, умер летом 1943 года, а Марвин Макинтайр, который работал вместе с Рузвельтом двадцать пять лет, скончался в конце года. Как обычно, президент публично выражал соболезнования и в душе остро переживал их кончину. Мисси Лехэнд тяжело болела. Элеонора Рузвельт пропадала в зарубежных поездках во все четыре стороны света, включая Австралию, Новую Зеландию и острова Южного моря. В течение года президент по крайней мере дважды серьезно болел. Жаловался Черчиллю, что подхватил «гамбийскую лихорадку» (в «вашей чертовой дыре под названием Батерст»), и в октябре, когда снова слег, бодро сообщил Черчиллю: «Большая неприятность заболеть гриппом».

— Мы не будем иметь дело с фашизмом никаким способом и ни в какой форме, — провозгласил президент в беседе у камелька 28 июля.

На деле все было не так просто. Правительство Бадольо все еще вело переговоры с Гитлером об обороне страны.

— Война будет продолжаться, — заявлял Рим.

Фюрер, чьи дивизии приготовились установить контроль над Италией, отреагировал с присущим ему раздражением.

— Йодль, — воскликнул он, — действуйте в обычном порядке!